Т. 4. Сибирь. Роман

— Я сделаю, как решила, — твердо сказала Катя. — Если вас начнут допрашивать, без меня вам легче отговориться. Пришлая, мол, беженка, и все… — Катя ловко изогнулась и, опершись на головки саней, выпрыгнула на дорогу.

— Сумасшедшая! Совсем она спятила! — Маша хотела выпрыгнуть из саней вслед за Катей, но та, увидев это, вскинула руки и, как бы останавливая Машу, сказала:

— Умоляю тебя!

Это было сказано так проникновенно, что Маша откинулась назад, а Тимофей дернул вожжами, подгоняя коня.

— Не тронь ее, Маша. У нее свое размышление.

Когда полозья саней взвизгнули оттого, что конь перешел на рысь, Катя оглянулась. На всю жизнь ей запомнилось лицо Маши. Глаза ее блестели от слез, полные, яркие губы перекосились и дрожали, и вся ее фигура, в полушубке, в пимах и полушалке, была согбенной и скорбной. «Вот чудачка, будто на смерть меня провожает!» — с улыбкой подумала Катя, испытывая радость оттого, что она настояла на своем, что расстояние между ними увеличивается с каждой секундой и, что б теперь ни случилось, она одна ответит за все.

Катя вышла из проулка на улицу Лукьяновки и умерила шаг. Кое-где у домов небольшими группами стояли мужики и неторопливо о чем-то беседовали. «Сходку обсуждают», — подумала Катя. Она не ошиблась в своих предположениях. Подходя к ближайшей группе мужиков, заметила, как те повернулись к ней, а когда она поравнялась с ними, сняли шапки и учтиво поздоровались. Катя отвесила мужикам поклон и пошла дальше.

Думала, что возле второй группы мужиков произойдет то же самое. Но ошиблась. Завидев ее, мужики начали торопливо расходиться, и, когда она поравнялась с колодцем, возле которого они стояли, тут уже никого не было. «Считают, что так безопаснее», — улыбнулась сама себе Катя.

До третьей группы мужиков она не успела дойти. Из дома вдовы Нелиды Лычковой вышли люди. Катя без труда опознала их: староста, урядник в шинели и солдатской папахе, два незнакомых мужика в полушубках и чуть поодаль Лукьянов в своей короткой суконной тужурке. «А где же та эсеро-кадетская особа? Уж она-то мне спуску не даст», — подумала Катя. И едва подумала о Затунайской, как в тот же миг на белом снегу всплыло густое темное пятно. Затунайская шла медленно-медленно, опираясь на трость. Позади нее, склонив подобострастно голову, не шел а точнее сказать, плыл писарь Игнат Игнатович. «Ну что ж, еще разок скрестим мечи, госпожа Затунайская. Важно, чтоб побольше было свидетелей», — с веселым озорством подумала Катя.

И снова она ошиблась. Видимо, заметив ее, Затунайская ускорила шаги, увлекая за собой писаря, и вскоре скрылась за церковью. «К батюшке на обед спешит после тяжелого мордобоя», — усмехнулась Катя, ощущая какое-то поразительное бесстрашие перед предстоящим и веселье.

С каждой минутой промежуток между Катей и мужиками сокращался. Вот до них осталось уже тридцать — сорок шагов. Катя увидела озабоченное лицо Степана Димитриевича Лукьянова. «Неужели он меня выдаст?» — шевельнулась беспокойная мысль. Катя всмотрелась в лицо Лукьянова. Оно было спокойным, как всегда, далее строгим, и в его глазах она не уловила ни малейшего упрека. Урядник шел, шумно отдуваясь. Староста крутил головой туда-сюда. Мужики насупились, прятали лица.

— А вот и барышня! Идет себе и хоть бы хны, — преграждая Кате дорогу, сказал урядник Феофан Парокопытов.

— Как ее, это самое, остановись-ка, — забормотал староста.

Мужики сразу отступили в сторону, давая понять, что они тут ни при чем, их приневолили.

Примкнул к ним и Степан Лукьянов.

— Почему же я должна остановиться? Я иду к сестре в Таежно-Ключевскую волость. Я беженка. Что мне, с голоду помирать прикажете? Я уже без малого две недели в дороге… — Катя проговорила все это запальчиво и таким голосом, когда в каждое мгновение он может перейти на крик.

— Это самое, как ее, смутьянство, — сказал староста и обратился к уряднику: — Объявляй, твое благородие, Феофан.

— Задерживаю тебя, барышня! Завтра придется повезть вас в город. Там их высокие благородия спрос сами спросят, — объявил урядник и отступил на полшага, загораживая Кате путь назад.

— Имейте в виду, с вас строго взыщут за этот произвол. — Катя повернулась сначала к уряднику, потом к старосте, смотрела на них с ненавистью в глазах. — А вам, дядюшка, спасибо за ночлег, за приют, — совсем другим голосом сказала Катя и чуть задержала свой взгляд на Лукьянове.

— Да какое там спасибо! Не за что. Живу с края села, часто у меня путники ночуют. Это вон Феофан вздумал, что ты нам сродственница. Обыск, вишь, ему надо.

Катя поняла, что сказано исключительно для нее, и вскинула на Лукьянова глаза, в которых снова вспыхнули искорки признательности. Урядник помычал, переглянулся со старостой.

— Ну, коли так, слободен ты, Степан. А за ругань твою я еще взыщу с тебя. Ты еще узнаешь, кто есть Феофан Парокопытов… — Урядник погрозил Лукьянову кулаком.

— Ну-ну, постращай еще меня… Я тебе не смолчу. Я тебе тоже так врежу. Может быть, ты кое-что призабыл? Я тебе припомню…