Т-а и-та

Как вихрь промчались рождественские каникулы в институте. Одним сплошным праздником оказались они для выпускных. Целую вереницу самых разнородных впечатлений пережили за время их институтки. Ездили в театр, костюмировались под Новый Год, устраивали елку, гадали и снова ездили всем классом в цирк. К счастью, Августа Христиановна Брунс временно, до десятого января, сдала дежурство m-lle Оль, и лишенные, таким образом, чрезмерно бдительного надзора, воспитанницы могли вздохнуть свободнее. Впрочем, до начала занятий времени оставалось уже немного; восьмого должны были съехаться институтки, проводившие рождественские каникулы дома. А теперь уже незаметно подкралось четвертое января — канун крещенского сочельника.

— Mesdames, знаете какой сегодня день? — едва успев открыть глаза, крикнула на весь дортуар Шарадзе четвертого утром.

— Тише, дай спать, Тамара! Что за безобразие будить народ до петухов! — послышался недовольный голос Козельской.

— Ну, милочка, для тебя особенные петухи должны петь — послеобеденные. Ты никогда не выспишься… — засмеялся кто-то.

— А день-то сегодня все-таки особенный, mesdam'очки. Придет нынче наша донна Севилья и принесет все, что нужно для нашей Тайночки: и белье, и шубку, и сапожки.

— И книжку сберегательной кассы принесет, на которую мы положили вырученные от концерта деньги для нашей общей дочки, для дорогой Таиточки.

С тех пор, как «донна Севилья» в своей записке о болезни Глаши применила таинственные буквы «Т-а и-та», за ней и все в своих записках, следуя ее примеру, вместо «Глаша» или «Тайна» стали писать «Т-а и-та», а в разговоре между собой называли Таитой же и Глашу, что должно было означать Тайна института. Особенно нравилось это имя донне Севилье.

— В нем есть что-то испанское, — часто повторяла она.

— Алеко, только ты не потеряй книжку. Береги, как зеницу ока. Не даром же мы тебя выбрали в казначеи, — послышался чей-то звонкий молодой голос.

— Что такое? Кто мое имя произносит всуе!

И всклокоченная кудрявая голова черненького Алеко с сожалением отрывается от подушки.

— Mesdames, смотрите, солнышко! — произносит Наташа Браун и, откинув тяжелую штору, с восторгом смотрит на бледное северное январское солнце, робко заглядывающее в окно, и декламирует звонким голосом:

По лазури неба тучки золотые
На заре держали к морю дальний путь,
Плыли, зацепили за хребты седые…

— Довольно, Наташа, довольно. Лучше будем думать, как бы вечер провести поинтереснее, — остановила девушку Золотая рыбка.

— Давайте вызывать духов, — неуверенно прозвучал голос Браун.

— Ну, конечно, ты Надсона вызывать будешь, — засмеялась Веселовская.

— Mesdames, увольте, — вступилась в разговор Ника, — не верю я что-то в эти общения с духами.

— Как не веришь? Ведь об этом целые тома написаны! — возмутилась бледненькая «Невеста».

— Ну, как хотите, а я все-таки не верю.

— Деревня-матушка!

— Не деревня, а Манчжурия дикая. Вот что!

— Ха-ха-ха!

— Оккультизм, вызывание духов — грех и ересь, — твердо решает Капочка.

— Молчи уж ты, святоша.

— Милая моя Камилавочка, — насмешливо-ласково говорит «Золотая рыбка», обнимая растрепанную голову Малиновской, — и нужно же было госпоже Судьбе подшутить над тобой злую шутку. Тебе следовало бы родиться мальчиком, чтобы потом сделаться священником…

— И мы бы ходили к тебе на исповедь… А ты бы варварски терзала нас за ересь и грехи… — подхватив, продолжала под общий смех Алеко.

— Не смейтесь, mesdames, не надо. Это так прекрасно молиться заодно со всеми верующими, иметь возможность утешать их, спасать их души. О, как это хорошо!

Капочка оживленными глазами обвела лица всех окружающих ее девушек. И спустя минуту она с внезапным воодушевлением подхватила снова:

— Ведь есть же женщины-адвокаты, женщины профессора, врачи… Почему бы и не быть женщинам-священникам?

— Mesdames, вставайте скорее: Ханжа на горизонте! — пулей влетая в дортуар, крикнула Зина Алферова.

— Господи, от Скифки избавились на недельку, так Ханжа таскается по пятам за нами! — вздыхает Шарадзе.

— Fi donc! [21]Какое выражение! — пожимает плечами Лулу Савикова.

— Уж молчи, пожалуйста. До выражений ли тут! — огрызается Тамара.

— Итак, вечером в клубе, когда все утихнет. Да? Согласны?

— Согласны. Конечно, согласны…

— Mesdam'очки, а кто из нас понесет Таиточке приданое?

— Я!

— Я!

— И я!

— Всем нельзя. Пусть самые близкие родственники идут, — командует Ника, — мать, отец, дедушка и бабушка…

— Дорогая моя, а можно и мне, как одной из теток? — робко осведомляется Зина Алферова.

— Тогда и все тетки, если одна, — заявляют остальные.

— Тише, mesdames, тише. «Она» уже здесь.

Тихо и неслышно, как-то бочком, вползает в дортуар инспектриса.

— Опять шум, опять крики! Недурное время провождение для благовоспитанных барышень.

— Но ведь нынче еще рождественские праздники! — поднимается чей-то протестующий голос.

— Так, по-вашему, надо на праздниках шуметь! Ведь это только у… у… нетрезвых крестьян принято… — кривит губы Юлия Павловна.

Где-то сдержанно фыркают.