Т@йва: Диалоги о Японии

– Ваши литературные пристрастия были типичны для Японии: Чехов, Толстой, Достоевский?

– Да, моим любимым писателем стал Чехов. Заинтересовался я и Герценом, мне было интересно анализировать развитие революционной мысли в России. В определённом смысле я был социалистом. В Японии тогда был моден марксизм, но я не принимал силовых позиций, свойственных некоторым марксистам. Сейчас всё это кажется туманными идеями, не правда ли? Но тогда эти идеи и их авторы, а потом и русские писатели были мне очень близки. Я считаю, что выдающиеся мыслители того времени стояли на сходных позициях и в России, и в Японии. Не случайно многим японцам, как и мне, так нравилась русская литература конца XIX-го – начала XX-го веков. Для меня же, помимо всего прочего, так открылся путь к изучению русской истории. Сходные пути развития наших стран – Японии эпохи Мэйдзи и России тех же времён, заставили меня выбрать в качестве специализации в университете русскую революцию. Первая моя статья на эту тему вышла ещё в 1957 году в студенческом журнале Токийского университета. Я писал в ней о важности изучения отношений русского крестьянства с царизмом. Дипломную работу я посвятил размышлениям о народности, об общинном социализме. В 1960 году я, окончив университет, остался ассистентом на кафедре экономики. Мне показалось интересным изучение структуры и развития российского капитализма. Несколько лет я занимался этим вопросом, а в 1966 стал ассистентом профессора экономики (в нашем университете были только экономисты и юристы). Но, конечно, я всегда был историком, и мой интерес не ограничивался экономикой, хотя по роду своей должности я занимался и ей.

Имейте в виду: я поступил в университет в 1956 году. Это незабываемый год по многим причинам. В вашей стране состоялся XX-й съезд партии, был опубликован секретный доклад Хрущёва. Мы знали, что у советского социализма большие проблемы, но всё же активно интересовались им. Тот год стал и годом рождения другого документа – совместной Советско-японской декларации, ставшей началом этой проклятой проблемы. Тогда я и мои коллеги ещё не обращали на неё внимания. Нас тогда больше интересовал культ Сталина, чем территориальная проблема. В созданной тогда же Ассоциации исследователей России никто до меня не выступал с докладом по вопросу о «северных территориях»!

– Может быть, эта тема не так уж и важна? – Для Ассоциации – может быть. А для японского народа и для Японии – важна. Но тогда нас больше интересовали судьбы социализма – мы не знали, что он проживёт меньше, чем мы. Мы много обращались к истории России и Японии. Появились новые популярные темы: российская революция и Япония, японская интервенция на Дальнем Востоке. Эти вопросы изучены здесь очень глубоко. А вот русско-японской войной, например, никто до сих пор не занимался. Только сейчас к ней проявлен интерес, да и то пока слабый. Наше академическое мышление несколько одностороннее в этом смысле. Я же всегда старался расширять кругозор: изучал внутреннюю и внешнюю историю в сравнении, знакомился с идеологией, экономикой и внешней политикой. В начале 80-х годов на конференции советских и японских историков я даже выступил с докладом о представлениях японцев о России: «Россия как учитель, как враг и как собрат по страданиям» – три главных типа представлений японцев о России.