T"UK

Давид принялся хозяйничать. За ветками, на первый взгляд беспорядочно накиданными в углу, скрывались сбитые из брёвен стулья и стол. Там же хранились дрова. Вскоре пещера наполнилась мягким светом костра. Воздух прогрелся, повеяло уютом. Макс разглядел некое подобие кровати и причудливые рисунки на стене.

– Наскальная живопись доисторического человека? – улыбнулся он.

– Да! Мы с папой рисовали, – ответил Давид и заорал что есть мочи. – Яааааааааааа чииии-лааааа-веееееееек!!! – голос молодого мужчины эхом устремился куда-то вглубь камней. Макс дёрнулся от неожиданности. Там, во внешнем мире он вынужденно контролировал каждое движение, каждый звук. Он посмотрел на приятеля изумленными, широко раскрытыми глазами.

– Попробуй ты, – предложил Давид.

– Я понимаю, мы далеко от города, но мало ли кто пройдёт мимо.

– Рядом никого, Макс. К тому же шум водопада настолько сильный, что ничего не слышно снаружи. Да и пещера проглатывает звук. Попробуй. Будь человеком! – настаивал Давид.

– Ааааа, – нерешительно начал Макс, а потом как закричит на полные лёгкие. – Свааааабоооодаааа!

Звонкий смех парней заиграл, отбиваясь от камней. Земля смеялась вместе с ними. Ей миллиарды лет. "Uмперии – ничтожное количество мгновений.

Они приготовили гречневую кашу. Заварили чай. Давид достал из рюкзака ванильный зефир.

– Расскажи мне, Макс, как тебе удалось…

– Выжить?

В детстве таких называли ботанами. Пока другие ребята гоняли мяч, покуривали и познавали интимный мир, Макс сидел дома или в библиотеке с лучшим другом – книгой. В те редкие случаи, когда родителям приходилось наказывать непослушного отпрыска, они заставляли его выходить на прогулку. Но и тогда он умудрялся взять с собой книгу или планшет и уходил в парк. Учёба давалась легко. Университетскую программу Макс прошёл в ускоренном темпе, получив диплом на два года раньше своих сверстников. Без труда устроился на работу, занимался научной деятельностью, начал писать диссертацию.

Макс наивно прятался от реальности в работе, в литературе, когда атмосфера в Федерации (так раньше называлась "Uмперия) стремительно изменилась в худшую сторону. Ему удавалось не поддаваться панике до тех пор, пока власть не покусилась на культуру. В тот день хоругвеносцы вместе с ряжеными козаками прошлись по центру столицы с лозунгами “Православие или смерть”, “Патриотизм или шашка” и впервые публично надругались – сожгли книги. Максим всё бросил, купил билет и улетел в Unaci'on.

– … потому, что понял – дальше будет только хуже, – пожал плечами Макс. – Кстати… Первой сожгли историю о юном волшебнике Гарри Поттере британской писательницы Джоан Роулинг. Казаки орали: “Не патриотично!” Хоругвеносцы: “От сатаны!”

– Дамблдор…? – удивился Давид.

– Да, – кивнул Макс. – Видимо, ты был ещё тот фанат. Тогда сожгли ещё несколько десятков книг “западного мира и его авторов-прихвостней”.

Затем уже "uмперское правительство взялось за дискредитацию литературы и обесценивание книги, как таковой. Объявили о создании Комитета по надзору за качеством письменных продуктов (КНКПП). Сократили более половины школьной и 95% университетской программ. Произведения, которые остались, адаптировали и переписали в сокращенном варианте, выпустив “Литературный фастрид”. Нечто подобное издали и для общего круга читателей. В него входили произведения из “Списка не рекомендованной литературы”. Именно не рекомендованной. СМИ занялись активным продвижением информации о колоссальном вреде пагубной привычки – чтения сложных и объёмных текстов – для головного мозга "oсобей. Неугодные рукописи начали печатать на туалетной бумаге. Тексты Замятина, Оруэлла, Воннегута и подобных им авторов особенно “любили” производители гигиенической продукции. Даже стихи Цветаевой украсили однажды юбилейную партию рулонов.

– "Uber! Поэзия Марины Цветаевой угнетающе действует на "oсобей, в особенности – на нервную систему. Лишние, никому не понятные душевные метания, внутренняя суета, страдания. Поэзия вообще считается побочным продуктом мозговой деятельности невменяемых "oсобей. "Uber! – расставлял все точки над “і” профессор литературы, заслуженный критик Графий Оманов.