Та, чьё второе имя Танит

Тогда старуха, безуспешно попросив окружающих подержать свои подозрительные узелки, начала яростно чесать бока и с интересом заглядывать себе в тёмные прорехи. Тут уж самые воинственные отступили, пообещав, впрочем, наведаться завтра. Уходили все быстрым шагом, стеснительно почёсываясь и отплёвываясь.

Закрыв за гостями калитку, Петал обессилено привалилась к ней спиной. Потом, будто включив слух, помчалась к охрипшим от рёва детям.

***

Петал любила кормить детей.

И не только из-за того, что умолкал их требовательный голодный ор. Когда они присасывались к ней, всё остальное в большом мире будто останавливалось. А у неё с детьми наступалал такой взаимный покой и умиротворение, словно только они вчетвером существовали в этом, совершенно отдельном, замкнутом, пространстве. В котором никакие угрозы и заботы их ни за что не достанут!

Ей казалось, что вместе с молоком она переливает в детей свою душу. И тем самым распространяет себя за пределами материального тела, заполняет собой окружающее пространство, гармонизируя жизнь вокруг.

…Умирая, великий император города, уже при его жизни названного «вечным», не думал о ни о победах, ни о поражениях.

Его не уже тревожили предавшие друзья и недобитые враги.

Он не вспоминал, ни жену, ни детей. Даже ту женщину по имени тана, что считал своей матерью.

Одно и то же странное виденье преследовало его во все его мгновения болезненной слабости и предсмертного бреда: ощущение тепла и защищённости, исходящее от волчьего брюха, под которым он блаженно засыпает, сытый и такой любимый…

4

Наконец, насытившись, дети отвалились и заснули.

На очереди был вопрос: что же делать с Бластом? Серой тенью он молча сидел перед ней, смотрел в упор. Теперь она понимала его, понимала, что он хочет ей сказать. Но помочь по-прежнему не могла. Он не верил.

– Не мучай меня! Этого просто не может быть! Такой ужас просто невозможен в реальности!

– Бласт, не относись к этому так трагически! Ты жив-здоров, и мы вместе! Мы что-нибудь придумаем!

– Так придумай же скорей! Тебя, наверняка, учили этому, ты просто забыла! Ну, скажи!

– Такого не забудешь. Если бы учили, я помнила бы! Не тешь себя иллюзиями. Я бессильна что-то изменить!

– Ты ещё скажи, что я сам виноват! – Бласт хрипло зарычал и уронил тяжёлую волчью голову на пол…

…Вчера утром сон его был разорван хищным когтем месяца на светлеющем небосклоне.

Тёмная лапа наползающей тучи то втягивала его, то выпускала…

И тогда он вонзился прямо в голову, так что треснул …сон!

Почему он не воспринял это как предостережение?!

Почему не стал осторожнее?!

Даже становясь волком, он всё ещё по инерции использовал человеческие жесты: он так накрыл глаза лапами, будто человек в горе.

Сердце Петал разрывалось от сочувствия и беспомощности.

Нужно было перепеленать детей, но Петал не решилась покинуть свой волчий облик и тем самым оставить мужа без возможности контакта с ней. Став человеком, она отчасти переставала понимать его. А им сейчас надо многое обсудить. И лучше без слов, которые только мешают.

Тогда она по-волчьи начала вылизывать детей, ловко переворачивая лапами и мягкими захватами зубов, демонстративно сердито порыкивая. Будто показывая, что пока она занята главным, её лучше не злить.

Бласту так хотелось помочь жене в уходе за тремя младенцами: сыном и сводными братцами-близнецами! Но он не умел этого делать в своём волчьем облике, в котором застрял так глупо.

***

…Ночью, во время ставшей привычной прогулки, с ним случилось ужасное: он потерял материнский перстень.

Они с Петал обрыскали всю округу, переворошили кучу песка, подняли каждую травинку. Перстень так не нашли. Он будто провалился!

Сначала Бласт даже не поверил в окончательность происшедшего. Ужас обрушился с утра, когда он не смог явиться в назначенный час на встречи, запланированные заранее.

Вернее, явиться-то он мог.

Волком.

И в Тан-Аиде его поняли бы. Но не здесь, на Италийских холмах…

Теперь в человека ему уже, наверное, никогда не превратиться!

Как?! Как он мог потерять перстень?! Ведь Петал его предупреждала!

Но магическая вещица была такой старой, такой стёртой! Ободок совсем истончился за время ношения его матерью – жрецом Гиером…

И зачем только ему понадобилось так рисковать!

…Он сам не заметил, как всё больше и больше увлекался волкопревращением.