Та, что стала Солнцем

18 Аньян. Одиннадцатый месяц

Холодным серым вечером Оюан вернулся из Бяньляна, до которого он добрался всего-то на четыре дня позже, чем надо было, чтобы успеть помешать мятежникам его взять. Он никого не оповестил о своем прибытии и один вошел во внутренний двор своего особняка. Шел слабый мелкий снег и таял на плитах двора. Несколько секунд Оюан стоял там, осматривая группу знакомых строений. Они все еще больше походили на резиденцию Эсэня, а не его собственную, и вид неестественно безлюдного поместья наполнил его острой болью, словно Эсэнь не просто переехал в другое крыло дворца, а вообще куда-то уехал.

Идущая под свесом карниза служанка заметила стоящего Оюана и ахнула так громко, что он услышал ее возглас, стоя посередине двора. Через минуту его окружили слуги, которые поспешно сбежались, спотыкаясь, приветствовать его. Будто его позор можно было как-то смягчить, если они будут еще больше унижаться перед ним. Это не было проявлением доброты. Он потерял Бяньлян, и как они ни жалели его, предвидя наказание, которое ему грозило, они, несомненно, больше опасались за свою судьбу.

Один из них сказал:

– Генерал, желаете отправить сообщение Великому князю о вашем приезде? Он просил немедленно сообщить ему о вашем возвращении.

Конечно, Эсэнь понимал, что Оюан явится без предупреждения.

– Не стоит беспокоиться, – коротко ответил Оюан. – Я лично выражу ему свое почтение. Где он?

– Генерал, он у госпожи Борте. Если вы позволите нам отправить сообщение…

Мысль о пребывании Эсэня в покоях жены наполнила Оюана знакомым отвращением.

– Нет, я пойду сам.

Его слуги были бы менее шокированы, если бы он дал им пощечину. «Скорее, я сам себе дал пощечину у них на глазах», – подумал он злобно. Они все знали правило: ни один мужчина, кроме Великого князя Хэнани, не может заходить на женскую половину его резиденции. Они почти польстили ему тем, что до этого момента им в голову не приходило, что Оюан не мужчина и может ходить, куда ему вздумается. «Привилегия, которой я никогда не желал». Он никогда прежде не пользовался ею; ему вовсе не хотелось видеть Эсэня в роли жеребца среди его кобыл. Но сейчас Оюан ухватил свое отвращение и сжимал его до тех пор, пока не почувствовал жгучую боль, будто ногтем сковырнули присохшую корку на ране. Этой встречи невозможно избежать. Чем больше он злится, тем легче будет сделать этот следующий шаг. В глубине души он понимал, почему это кажется ему таким трудным – потому что это истинная точка невозврата. И понимание того, что эта точка невозврата существует, что, будь он кем угодно, но не самим собой, он мог бы предпочесть не продолжать, было хуже всего.

Женские покои были незнакомой территорией. Цвета и запахи и даже сам воздух – все было настолько чужим, что кожа Оюана покрылась мурашками. Пока он бесшумно шагал по коридору, служанки пугались при виде его доспехов, потом успокаивались, увидев его лицо. Каждый раз при этом его злоба росла. Женщины: щебечущие, надушенные, бесполезные существа. Он хотел бы, чтобы его доспехи, со всеми своими острыми краями и запахом металла и крови, могли в самом дел ранить их. Но вместо этого они сами ранили его каждым понимающим взглядом, намекающим на то, что ему место здесь, в этом женском пространстве. Он пылал от унижения, гнева и стыда.

Его направили в приемную, где висящие на стенах свитки с мудрыми изречениями буддизма не гармонировали с удушающим количеством стульев, столиков и ваз в современном сине-белом стиле. Две служанки распахнули покрытые черным лаком двери спальни госпожи Борте, и появился Эсэнь. Он был полностью одет, вид у него был расслабленный, а косы расплетены и расчесаны. Доспехи Оюана никак не защищали его от этого зрелища. Одно дело, знать, что у Эсэня есть жены, а другое – видеть доказательство той жизни, которую он вел в действительности. Знать, что он недавно прикасался к другому человеку и что прикасались к нему. В этом царстве женщин и детей, которое всегда будет чужим Оюану, Эсэнь проводил целую жизнь, полную интимных наслаждений и мелких огорчений. Оюан едва не задохнулся от своих эмоций: отвращения, презрения и ревности, – настолько переплетенных друг с другом, что он не мог определить, где кончается одно и начинается другое. А под всем этим крылась пронзительная тоска. Он понятия не имел, жаждал ли обладать всем этим или просто быть иным, и одинаковая невозможность и того и другого вызывала невероятную боль.

«Хорошо, – злобно подумал Оюан. – Пусть мне будет больно».

Он опустился на колени:

– Достопочтенный Великий князь, Бяньлян потерян. Этот недостойный слуга вас подвел. Прошу наказать меня.

Эсэнь смотрел на него сверху. На его лице читалось разочарование и много других чувств, которые Оюан не смог определить. В Оюане смешались самые разные чувства, но то же самое переживал Эсэнь. Для него это было новым, и Оюан с горечью понял, что сам стал их источником.