Она сжала кулаком край подушки, пряча лицо в нее, дрожа от слез и воспоминаний, стягивающих ее легкие стальной колючей проволокой.
Невозможно дышать.
Невозможно говорить.
Господи, как же больно…
Она свернулась на углу постели клубком и обхватила руками подушку — спрятавшись в одеяло, словно больная зверюшка в глубокую нору, чтобы там тихо умереть.
В среду утром она поднялась с постели разбитая, больная — осознание всего случившегося, наконец, накрыло ее с головой, наглядно раскладывая все по полочкам.
Чем он сейчас занимается? Чем?
Ходит по магазинам с семьей?
Занимается сексом с женой?
Или уже давно окучивал другую барышню, местную, и пока она, как влюбленная дурочка, носилась здесь со своими мечтами, наслаждался завоеванием новых территорий?
Ей ничего не хотелось.
Ничего.
В холодильнике — салат, который она приготовила в субботу утром. Кастрюлька с супом. Какие-то йогурты, две сладкие булочки…
Две.
Две.
На завтрак.
Который она сама себе придумала.
—
Четверг подходил к концу. Медленный летний день угасал за окном, равнодушный ко всему происходящему.
Не хочу ничего.
Не хочу.
—
Мама, я дура, понимаешь?
Дура.
Твоя дочь идиотка, которой может воспользоваться любой подонок.
Ее так легко обмануть — нужно всего лишь ей спеть песенку о великой и большой любви.
И даже ничего делать не придется больше — она сам все сделает.
—
Слезы лились по ее лицу, не останавливаясь, — она слышала мамин голос будто во сне, отрешенно, со дна глубокой темной пропасти, в которой сейчас находилась.
Не домой.
Только не домой.
Папа сожрет ее.
Высмеет.
И она уже никогда не сможет поднять голову.
—
Мама, я ведь дура.
Зачем я вам нужна такая?
В воскресенье на мобильный телефон позвонила Полина.
Минута. Разговор ни о чем.
Она не хотела говорить.
Не хотела.
— Лерусик, ты опять перепутала цифры в таблице! — Леня с недоумением протягивал напечатанный ею раньше факс, который она передала ему для подписи. — Будь, пожалуйста, повнимательнее, хорошо?
Она кивнула, безучастно приняв назад бумагу, и положила ее рядом с собой на стол.
Счет ошибкам, которые она сделала за истекшие три недели, был уже давно потерян. Она забывала передавать сообщения, даже предварительно их записывая, делала грубейшие опечатки, ставила не там цифры и печати. Документы отправлялись в письмах без подписи, и рассвирепевшая Асанина уже второй раз грозила ей увольнением.
Да, да, она исправится.
Обязательно исправится.
Сейчас.
Прошло уже три недели с того злосчастного отпуска, а Леша так и не появился в аське. Оправдались ее самые дурные предчувствия, самые жестокие папины слова оказались чистой правдой. За все это время из Перми не пришло ни одной весточки, ни одного слова — словно ее и не существовало никогда в его жизни.
Ну что ж, достойный финал, ничего не скажешь.
Именно такой и должен быть у глупости и доверчивости.
Интересно, появится ли он теперь когда-нибудь? Возможно, да — ради пустого любопытства, чтобы снова дернуть за ниточку, поводить жалом — помнят ли его, такого неотразимого, здесь? А вдруг еще помнят? Такое тоже часто бывает: от скуки часто оглядываются вокруг в поисках приключений — а тут старое, проверенное место. Ну и что, что насрал? Она ведь дурочка, ей снова пропеть пару ласковых слов, и авось оттает, отогреется…
Она взяла со стола Ленин факс, протянула руку, чтобы потянуть на себя мышку, и замерла на месте: внизу в правом углу монитора всплыло окошко, извещавшее ее о появлении онлайн нового пользователя.
10 секунд знакомые буквы плясали перед ее глазами и затем погасли, словно их и не было никогда.
Показалось?