Та, далекая весна

— Да вот никак не разберемся, какие же практические дела, полезные обществу, мы можем решать каждый день, — сказал Иван.

— Это задача… — устало произнес Сергунов. — Я так думаю, нужно одно: что ни делаешь, подумать про себя, на пользу людям делаю или во вред. Когда будете так думать и делать только то, что на пользу, — станете настоящими комсомольцами. Вот завтра нам с вами большое дело на пользу людям нужно будет провернуть.

— Какое? — сразу воскликнуло несколько голосов.

— Пойдем у монашек коней отбирать.

— Коней? Игуменских?

— Вот-вот, — подтвердил Сергунов. — Пускай игуменья пешочком жиры растрясет, а мы на ее конях пар подымать будем. Только, комсомолия, до завтра об этом никому ни слова: предупредят монашек — только мы и видели тех коней.

Кони были справные, сытые, шерсть на них лоснилась, гривы заплетены в косички. Все шесть гнедые, с черными гривами. Они нетерпеливо переступали и били копытами по деревянному полу просторной конюшни.

— Ишь, с жиру танцуют! — с восхищением произнес Федя.

Как это получилось, трудно сказать, но, когда создавали совхоз в монастырской экономии, всех рабочих лошадей у монашек отобрали, а эти шесть коней, что возили настоятельницу Нектарию, так и остались в игуменской конюшне. Сергунов добился решения уездного исполкома о конфискации их и передаче Крутогорскому сельскому Совету.

Навстречу Сергунову, Ивану, Феде и Кольке из какого-то закутка конюшни вылез здоровый, бородатый конюх в белом фартуке.

— Ну, чего явились? Чего здесь надо? — недобро глядя, спросил он.

— Вот этих коней надо, — ответил Сергунов. — Все на месте? В разгоне нет?

— А ты что за спрос? Давай, давай, иди отсюда! — растопырил руки конюх, пытаясь вытеснить незваных пришельцев за ворота.

— Ну, отступись, борода! — Сергунов свел брови к переносью, положил руку на кобуру и так глянул на бородача, что тот опустил руки и отступил на шаг назад. — Заберем мы сейчас этих коней.

— Как заберете? Куда? — растерянно забормотал конюх. Но Сергунов, не обращая больше на него внимания, распорядился:

— Стойте, ребята, здесь, как на посту. В конюшню никого не пускать и за этим бородатым присматривайте. А я пошел игуменью отыщу.

— Как же так? По какому закону? — продолжал растерянно бормотать конюх. — Как же мать игуменья? На чем она выезжать будет?

— А куда ей выезжать? Отъездилась. Пускай пешком ходит, а коней — в плуг, — усмехнулся Иван.

Конюх руками всплеснул:

— Выездных коней — да в плуг! Креста на вас нет!

— Чего нет, того нет, — по-стрельцовски сурово свел рыжие брови Колька. — Ты, гражданин, язык-то больно не распускай, а то и тебя вместе с конями в плуг впряжем. Разъелся на монастырских харчах — один двухлемешный потянешь.

— Да ты что, антихрист, болтаешь! Да я тебя расшибу! — Бородач всей тушей надвинулся на Кольку и даже замахнулся.

— Не сучи кулаками, дядя! — внушительно сказал Иван и встал рядом с Колькой, сунув на всякий случай руку в карман, где лежал «бульдог».

Конюх только плюнул в их сторону и отошел в дальний угол конюшни, продолжая бормотать что-то сердитое.

От игуменского дома размашисто шагал Сергунов. За ним торопливо семенила маленькая, сухонькая монашка в высоком черном клобуке.

— Игуменья разговаривать не захотела, передала, что молится. Ну и пускай поклоны бьет — мы без нее справимся, — подходя, сказал Сергунов.

— Матушка казначея, чего ж это выходит — коней отдать? — бросился к монашке конюх.

Та, переведя дух после быстрой ходьбы, возвела глаза к небу:

— Ничего не поделаешь, Порфирыч, бессильны мы против власти, какая бы она ни была. Будем на бога уповать.

— Не дам коней! — вдруг истошным голосом завопил конюх. — Мне куда без коней деваться?

— Ничего, монашки на прокорм возьмут, не пропадешь около них, — со злой издевкой сказал Сергунов.

— Не дам! Прахом на пути лягу, а не дам!

Бородач бросился к порогу и на самом деле собрался улечься на него. У Сергунова напружились желваки на скулах, а на щеках выступили красные пятна. Он выхватил из кобуры наган и крикнул:

— Отойди! Я из тебя враз прах сделаю.

— Не дам коней! — осипшим голосом проскрипел конюх и тяжело плюхнулся на порог.

Не пожалел Саня Сергунов двух наганных патронов и монастырской крыши.

Рванулись на привязи кони, забарабанили по полу копытами. Монашка, пронзительно взвизгнув, подхватила рукой длинный хвост черной мантийки и пустилась наутек. Конюх, вытаращив испуганные глаза со страху, не поднимаясь на ноги, на четвереньках скрылся в своем закутке.

Но Сергунов не оставил его в покое.

— Где обороти? — не опуская нагана, спросил он.

— На стенке висят, — заикаясь, ответил конюх и, зажмурив глаза, закрестился мелкими крестами.

— Обратывайте и выводите, ребята, — скомандовал Сергунов.

Уздечки совсем новенькие, изукрашенные начищенными медяшками. Иван в душе сомневался: справится ли он с кормленым, норовистым конем: ведь ему мало приходилось иметь дело с лошадьми, и то только с заезженными мужицкими клячами, а тут вон какие звери. Но звери оказались вовсе не норовистыми, и он без всякого труда снял с двух недоуздки, надел наборные уздечки — кони даже сами протянули ему головы.