Та еще злючка

— Верчик, у меня премия! И коэффициент оставили! — голос Натика звучит очень громко, так, что мне приходится даже трубку убирать от уха, — когда освободишься? Пошли посидим где-нибудь!

— Ну, в принципе… Но мне надо в полицию.

— Зачем?

— Да к инспектору по делам несовершеннолетних…

— Черт… А потом?

— А потом у меня кружок еще…

— Ну понятно, а завтра все в прежнем режиме, да? С утра окна нет, чтоб подольше поспать?

— Да ну что ты… У нас учителя болеют, я заменяю…

— Ладно, все равно я хочу тебя сегодня увидеть, теть. Если б не ты, то не сдала бы я тест. Давай я тебя у полицейского управления подожду и сходим быстренько перекусим.

— Давай!

Я кладу трубку как раз в тот момент, когда звенит звонок.

В класс заходят здоровенные, как баскетболисты, одиннадцатиклассники, у которых я сегодня на замене. Рассаживаются, весело разглядывают мою незначительную фигуру. На задних партах привычно готовятся ко сну.

Оглядываю их, вздыхаю.

Ну ничего, это ненадолго.

После уроков несусь в полицию, прикидывая по пути, сколько времени займет процедура. Вообще-то я не обязана этого делать, но ребенка жаль, он неплохой мальчик, тут, видно, что-то случилось, раз так поступил.

С ним надо работать, разговаривать родителям и психологу. А постановка на учет в полицию — это пятно.

Понятное дело, что родители в шоке, они — простые рабочие, на местном заводе всю жизнь, даже не представляют, с какого конца браться за проблему.

Я тоже не представляю, честно говоря, у меня такое впервые.

Сегодня я несу инспектору характеристики от учителей и спортивного тренера ребенка, а также несколько грамот, выданных за участие в школьных соревнованиях. Больше, увы, ничего нет.

Остальное должны донести родители, а еще выяснить, каким образом можно вообще избежать постановки на учет. В возбуждении уголовного дела было отказано, потому что мальчик не достиг четырнадцати, но на учет ставят в таких случаях автоматом.

И снимать долго и муторно.

Но мое дело небольшое — отнести документы, завизировать их, чтоб приняли, как положено, по возможности, убедить инспектора, что мальчик хороший, просто оступился, и мы его поддержим.

Если все же дойдет до заседания КДН, то, по крайней мере, инспектор будет на нашей стороне. А это у же много.

Возле крыльца трется Натик.

Она сходу бросается ко мне и что-то начинает тараторить.

Но я одновременно разговариваю по телефону с завучем, к которой пришли родители моих учеников с каким-то вопросом.

И она по этому поводу рвет и мечет. Потому что решать эти вопросы должна я. А меня на месте нет.

Потому я, не слушая Натика, отмахиваюсь, показывая трубку и одновременно дверь управления.

Она понятливо кивает и остается ждать.

А я, спешно завершая разговор с начальством, убираю трубку и рву ручку нужного мне кабинета.

Потому что с утра в мыле и не до расшаркиваний мне, вот совершенно. Отдать документы, поговорить — и бегом-бегом!

И тут же замираю, машинально вспоминая значение выражения «жена Лота». Прямо про меня ведь.

Соляная статуя.

С застывшими вытаращенными глазами.

А потому что нельзя так внезапно! Нельзя!

Женщине, у которой не было отношений год целый, нельзя показывать красивую, невероятно красивую, очень мускулистую, очень загорелую мужскую спину!

Голую!

Может случиться инфаркт! Инсульт! Помутнение рассудка с резким выпадением осадков… Не важно, где.

Но, похоже, что в полиции не знают об этом незыблемом жизненном законе. Хотя, полиция, должны законы знать…

О чем я вообще? Где мои мысли? Вера! Вееерааа… Соберись!

Бесполезно.

Я, открыв рот, прослеживаю поплывшим взглядом широкий, мощный разворот плеч, перекатывающиеся мускулы, крепкий загривок, ровную линию позвоночника.

Низко посаженные, слегка мешковатые джинсы, но все, что они прикрывают, очень хорошо просматривается. Очертаниями. И, может, лучше бы обтягивали. Тогда не было бы такого простора для фантазии…

Короче говоря, понятно уже, что залетаю я в кабинет в тот момент, когда его хозяин, стоя спиной к двери, натягивает футболку.

Его голый шикарный торс мелькает, подобно ослепляющему солнечному лучу, от которого в глазах моментально становится темно. А во всем теле — жарко.

Я не успеваю выскочить прочь, потому что мужчина оборачивается.

И я, несмотря на то, что плохо вижу в этот момент, все же угадываю знакомые очертания!

И глазам не верю.

— Вот это да! Злючка! А чего ты здесь?

Дядя Митрошкиной радостно скалится и нарочито неторопливо поправляет футболку, скатавшуюся на груди и открывающую моему очень нескромному и очень испуганному взгляду широкую мускулистую грудь, поросшую темным волосом, крепкий пресс, на котором я, кажется, умудряюсь посчитать кубики… Их шесть. Или восемь? О, черт! О чем я сейчас опять???

Вера, чтоб тебя!

— Яааа… Это отдел по работе с несовершеннолетними?

Голос мой звучит хрипло.

Оно и понятно, такой стресс.

— Ну да… — он неуверенно оглядывается, — вроде он…

— Мне надо… Мне документы… Отдать…

— Ну давай.

Он садится за стол, смотрит все так же насмешливо и внимательно.