Та, которая видит

— Не разговаривай, если это причиняет боль, Эйлса. — Я стояла рядом с ней на коленях. Мне хотелось обнять ее, но я боялась причинить ей лишнюю боль. Вместо этого я взяла Эйлсу за руку.

— Так много… сказать. Искала тебя везде. Не могла найти. Потом услышала разговор рабов… Пошла за стражником… нашла тебя. — Она сжала мою руку. — Друг…

— Да. Навсегда.

— Не только Эйлса. Мы все — одно. Мы, гхемфы.

Я не очень поняла, что она хочет сказать, но все равно кивнула.

— Хочу дать тебе… Подними мне голову.

Я завернула ее мешок в куртку стражника и очень осторожно подсунула сверток ей под голову. Так ей стало немного легче дышать.

— Хочу пометить… твою ладонь.

Я не представляла себе, насколько это важно, и тихо спросила:

— Как именно?

— Когтями.

Я положила свою правую руку рядом с ее ногой и не стала упоминать, что новые повреждения кожи привлекут кровяных демонов. Для нее это, очевидно, не было важным, так что я смирилась. Именно так — когтями — гхемфы наносили татуировку на мочку уха, как было мне известно. Чего я себе не представляла, так это насколько остры эти когти, пока они не вонзились мне руку. Выступила кровь, но тут же, у меня на глазах, из тонкого ала в когте появилась какая-то жидкость. Она, смешиваясь с водой, впиталась в ранку. Эйлса страдала от ужасной боли, знала, что умирает, и все же ее коготь — всего один — двигался с абсолютной точностью, пока она не закончила тот значок, который хотела нанести. Он выглядел как закругленная буква «М» с горизонтальной чертой позади нее.

— Это будет… символ… Судно… моего народа. Окуни руку в мою кровь.

Я сделала, как она велела: приложила ладонь к ее горлу, по которому текла кровь с губ. Наша кровь смешалась.

Ранки защипало: казалось, в них проникли крохотные пузырьки.

— Мое имя… Майин. Запомни его.

— Твое духовное имя? Эйлса еле заметно кивнула:

— Покажи ладонь… моим сородичам… если будет нужна помощь.

Я была тронута. Наклонившись, я поцеловала ее в щеку.

— Майин, — сказала я, — благодарю тебя.

После этого она заговорила всего один раз. Через несколько минут она протянула руку, коснулась моего левого уха и прошептала:

— Жаль, что я не могла…

— Это не имеет никакого значения, — ответила я, и впервые в моей жизни это действительно никакого значения не имело. — Узнать тебя было для меня высокой честью, Майин.

Больше она не сказала ничего, но смерть ее была медленной и мучительной.

Я сидела на камне, вокруг которого бурлила вода, держа тело Эйлсы в объятиях; глупо, но мне не хотелось отдавать ее волнам. Она была мертва, и какое значение имело, что случится с ее мертвым телом… Только для меня значение это имело — огромное значение. Я так и не могла понять, что побудило ее сделать мне такой дар — сообщить свое имя. Что я для нее сделала? Это Эйлса все время помогала мне: избавила от шеста, пыталась ценой своей жизни спасти меня из плена. Я же только обходилась с ней так же, как обходилась бы с любым человеком в подобных обстоятельствах. Она мне нравилась, верно, но Эйлса умирая, показала, как много я для нее значила. Я чувствовала себя недостойной, сделавшей меньше, чем должна бы. Ради меня умерло существо, род которого я когда-то презирала, и теперь все, к чему я когда-то стремилась — гражданство, богатство, безопасность, — стало выглядеть мелким. Разве все это имело цену? Я с радостью отдала бы то, о чем раньше так мечтала, за жизнь и здоровье Эйлсы.

Жизнь гхемфа вдруг стала для меня драгоценнее всех моих амбиций.

Я все еще сидела на камне, когда явился Мортред. Он был не один: его сопровождала Флейм, а также Тор.

Мои глаза видели только Тора. Его поддерживали, а точнее, волокли двое вооруженных бывших силвов; Тор был наг, руки и ноги его сковывали кандалы. Мортреда окружали вооруженные телохранители — он, похоже, находил удовольствие в преувеличенных мерах безопасности. Стражники подтащили Тора к самому краю обрыва, чтобы я могла его видеть.

И не пошевелилась. Я продолжала сидеть на камне по пояс в воде, прижимая к себе Эйлсу, но оторвать взгляд от Тора я не могла. Он слепо смотрел вперед, не глядя вниз, на меня. Я отчетливо различала созданную Флейм иллюзию: пустые глазницы, окровавленный рот, искалеченное тело, но видела это я как магическую дымку, накладывающуюся на реальность. Только тогда я сняла, как боялась, что Флейм не удастся ее затея, что увечья будут настоящими; только тогда я призналась себе, что какая-то часть моего сознания опасалась: не удалось ли Мортреду во второй раз превратить Флейм в свое подобие.

Не думаю, чтобы я слышала издевательские замечания этих выродков. Если и слышала, то теперь не помню. Я даже не помню, чтобы я их видела: я, которая не знала, что такое слезы, горько рыдала.

Потом они ушли, и я осталась одна.