Та, которая видит

Что заставило Флейм совершить такой безумно опасный поступок? Добровольно последовать за нами в логово Мортреда, притворяясь, что его заклинание подействовало и рука ее цела? По своей воле оказаться в чистилище, каким было общество Мортреда, позволить ему осквернять себя? Единственная ошибка, одно неверное движение — и она будет обречена, не на смерть, а на нечто гораздо худшее: унизительное мучительное рабство. Ее чар было достаточно, чтобы заставить Мортреда видеть и осязать ее отсутствующую руку, но магия не могла помочь Флейм что-то удержать в пальцах… Продолжать обман было чудовищно трудно: ведь стоит Флейм совершить малейшую неловкость, и Мортред догадается, что ее левая рука — иллюзия. Если же он узнает об этом, то поймет, ради чего рука была ампутирована, поймет, что Флейм лгала, что ее превращение не состоялось.

Я вспомнила отблески дун-магии, которые заметила на Флейм, — следы прикосновений Мортреда. Я вспомнила ее гримасу, когда Мортред упомянул о ночных наслаждениях. Нет, это не было чистилище; Флейм жила в аду. Добровольно. А ведь она заранее знала, чего захочет от нее Мортред…

Однажды он ее уже изнасиловал. Даже если он не догадается об ее обмане, она представляла, какие издевательства е ожидают. Флейм была парадоксальна: иногда словно сделанная из нарвала, твердого и несокрушимого, а иногда беспомощная и уязвимая, как рыбья икра в волнах прибоя. Она была способна на поступок такой отчаянной смелости, что от одной о нем меня начинало трясти, но не могла заставить себя равнодушно выносить осквернение собственного тела. У нее не было моей прочной раковины… Я подумала, что Флейм не выдержала бы, если бы ее не поддерживал Руарт: она не могла выстоять в одиночку, как могла я. Я снова опустила глаза на Эйлсу.

Я не знала, что я совершила такого, чтобы заслужить подобную дружбу. Я и сейчас этого не знаю.

Я выпустила тело гхемфа из своих объятий и отдала его волнам.

Я выловила из воды принесенный Эйлсой мешок и развязала его. Она принесла мне еды, бурдюк с водой и веревку. Я заставила себя попить и поесть: для того, чтобы пережить наступающую ночь, мне требовались силы. Веревка была бесполезна: наверху не было ничего, на что ее можно было бы накинуть. К тому же наверняка где-то поблизости меня стерег новый стражник.

Выпустив веревку из руки, я заметила знак, оставленный Эйлсой на моей ладони. Глаза у меня полезли на лоб: ранки уже зажили, и на их месте не образовались шрамы. Знак сиял золотом, как карп, выпрыгнувший из воды на солнечный свет.

Ты, конечно, заметил его на моей руке. Он все такой же — видишь? — все такой же красивый, каким был в первый день. Дар стилем — бугет, символ ее народа и, как я впоследствии узнала, гарантия безусловной поддержки любым гхемфом от Калчта до Устричных островов. Дар, оплаченный кровью, вместе с которой вытекала ее жизнь…

От агента по особым поручениям

Ш. айсо Фаболда,

Департамент разведки,

Федеральное министерство торговли, Келлс,

Достопочтенному

М. айсо Кипсуону,

Президенту Национального общества научных, антропологических и этнографических исследований не-келлских народов

1/1 Безлунного месяца, 1793

Дядя, я действительно обследовал «бугет», о котором здесь идет речь. Он точно такой, как его описывает Блейз: татуировка, сияющая золотом. Золотая поверхность гибкая, так что не мешает движениям руки, и, должно быть, тонкая, как бумага. Как ни странно, не похоже, чтобы золото хоть сколько-нибудь стерлось (не забудьте, по словам Блейз, татуировка была сделала больше пятидесяти лет назад!). Если Блейз говорит правду о том, как она получила этот знак — в чем я сомневаюсь, — может ли это быть настоящим золотом? С другой стороны, можно предположить, что это все-таки золото: оно совершенно не потемнело. Я попросил разрешения соскрести образчик для изучения, но Блейз отказала таким тоном, что я счел благоразумным не повторять своей просьбы.

Шор айсо Фаболд

Глава 23

Утром меня ожидал новый кошмар.