Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

«Любопытно!» — проговорил я вслух, чтобы развеять чары царившей вокруг тишины. Затем от нечего делать налил себе кофе, продолжая биться все над той же не дававшей мне покоя проблемой: уйти или остаться? Я начинал понимать, что и то, и другое одинаково опасно. Если я уйду, Элен быстро догадается о причине моего ухода: это лучший способ возбудить ее подозрение. Если останусь, то поставлю себя в зависимость от нечаянной оплошности или неожиданного вопроса. А ведь сестры не собираются оставить меня в покое, конца расспросам не жди. Я их пленник, как точно выразилась Аньес. Мать, жена, лагерь и Бернар, а теперь вот Элен с Аньес — вечно темницы, вечно тюремщики. Куда бежать в этом ужасном городе с его незнакомыми улицами, немцами, полицией? Я вернулся в большую гостиную — кроме нее, было несколько других, поменьше и поуютней, с ширмами, расписанными химерами, и горками, набитыми безделушками. На некоем подобии эстрады стоял рояль — концертный «Плейель». Я еще раз, как вор, прислушался, затем поднял полированную крышку, в которой увидел свое гротескно искаженное отражение, не удержался, поставил ногу на левую педаль и заиграл. Боже, как плохо гнулись и слушались меня мои пальцы, но рояль издавал дружеские звуки, единодушно убеждавшие меня: «Останься!» Моя голова наполнилась образами; я импровизировал; мелодии рождались одна за другой; кровь быстрее побежала по венам; нет, я не конченый человек! Неблагодарный себялюбец — сколько угодно. Мне это безразлично, лишь бы мне дали возможность творить. Но, к несчастью…

Боясь быть застигнутым за роялем, я захлопнул крышку и пошел побродить по квартире. Размерами, пустынностью и мрачностью она напоминала музей; налет угрюмости лежал на пыльных панелях и лепнине. С улицы не доносилось ни звука, беззвучен был дом и изнутри. Он словно затерялся в глубинах времени. Лишь изредка долетал голос Элен, отсчитывавший такты: раз, два, три, четыре, и жалкие, несмелые звуки рояля. Я зашел на кухню, за окном которой различил узкий двор, образованный промокшими стенами домов, затем небольшим коридорчиком вернулся в прихожую. Слева от меня находилась комната, куда вошли посетители Аньес. Я прислушался. Ни звука. Я легонько толкнул дверь и очутился еще в одной гостиной. Вероятно, прежде в квартире проживало несколько состоящих в родстве семей, объединившихся вокруг какого-нибудь богатого и деспотичного старца. Из комнаты слева доносились неразборчивые голоса. Я напряг слух: кто-то плакал, в этом не было сомнения — я различил приглушенные носовым платком рыдания. В квартиру позвонили. Я неслышно бросился в большую гостиную и, оставаясь незаметным, стал наблюдать за происходящим в прихожей. Элен провожала до дверей свою ученицу — высокую девочку в очках с рулоном нот под мышкой — и встречала юношу лет пятнадцати, который, разговаривая с ней, краснел и не знал, куда девать руки. Я выжидал, пока наконец не услышал звуки рояля: это был этюд Черни. Вспомнились слова Аньес: «У нас тут тихо!» Затем я вернулся на свой наблюдательный пост. Гудение голосов, на этот раз размеренное, прерываемое необъяснимыми паузами, продолжалось. Я перебрал, наверное, все возможные предположения, но так и не нашел удовлетворительного ответа на вопрос: «Чем занимаются эти трое?»

— Бедняжка! — произнес пожилой господин.

— Ему там хорошо, — сказала Аньес.

— В следующий раз… — начала было старая дама в трауре, но конец фразы, произнесенный шепотом, утонул в слезах.

— Ну же, ну! — подбадривал ее старый господин голосом, выдававшим, насколько он потрясен тем отчаянием, в которое впала его спутница.

Услышав стук отодвигаемых стульев, я быстро ретировался. Дверь открылась, я вновь увидел двух стариков. Дама семенила, прижав к губам скатанный в комочек платок; господин, очень взволнованный, благодарил Аньес и долго пожимал ей руки. Провожая их, Аньес задержалась на лестничной клетке. Но нет, она не провожала, а скорее встречала кого-то, кого уже разглядела внизу лестницы… Я не ошибся — улыбаясь, протягивая руки, она сделала несколько шагов навстречу молодой женщине в сером плаще с поднятым воротником, пропустила ее вперед, и та сразу направилась к комнате Аньес. В глубине уснувших комнат то умолкал, то вновь на сей раз грозно — звучал рояль. Никому не было до меня дела; Элен отбивала такт, а чем была занята Аньес?..

В малой гостиной я как можно ближе подкрался к двери ее комнаты. Говорила незнакомка — много и быстро. Я различил лишь несколько слов: «Марк… Марк… при переправе через Сомму… Красный Крест… Может быть, попал в плен… Марк…» Последовала долгая, очень долгая пауза, после чего заговорила Аньес своим хрипловатым, ломающимся голосом, затрагивавшим во мне уж не знаю какие струны. Время от времени она прерывала свою речь, словно для того, чтобы понаблюдать за каким-то опытом или за работой некоего механизма.

— Вот видите! — воскликнула она. — Я ничего не придумываю.

— Боже мой, — простонала незнакомка. — Марк… Марк…