Та, которую я... (СИ)

Мужики поочередно заходили в желтую полусферу, выносили оттуда еду и воду, и устраивались на своих телегах. Ехали они вроде бы вместе, но на привале преимущественно держались особнячком.

— Да такой толпой мы все запасы прикончим за раз, — констатировал я.

— Так мы же их сюда и завозим, — отозвался Устин. — А ты думал, господа своими хлебами делятся? Да они сроду такого не ели. А то, что они едят, того мы сроду не пробовали.

Он тоже неторопливо отправился к желтому куполу, вернулся с узелком, разложил на телеге нехитрую снедь, развязав принесенную тряпицу, вынул нож из голенища и принялся нарезать каравай.

— Налетай! — позвал он и, старательно пережевывая пищу, наставлял нас: — Под телегой заночуем. Так надежнее. Сена набросаем. А кто замерзнет, у желтяка большой костер будет. Можно к нему. Но особо там не засиживайтесь. Мало ли что ночью может приключиться. Говорят, и клюегорбы опять объявились.

Мы наелись и напились, и только стали устаиваться под телегой, приготовляя себе лежанки из свежего ароматно пахнущего сена, к нам подошел незнакомец. Проскользнул вдоль скалы легкой тенью. Устин уставился на него подозрительным взглядом.

— Здравы будьте, — бодрым голосом поприветствовал незнакомец. — Позвольте я с вами до утра посижу?

— В желтяк сходи, перекуси и у костра вон погрейся, — предложил ему Устин, хмуря брови.

— Да нет, мне тут лучше, — отозвался тот.

Он опустился на ворох сброшенного с телеги сена и откинулся спиной на колесо. Незнакомец был достаточно молод. Его тело было замотанно в какую-то большую дерюгу, и он каждую минуту кутался в нее, словно озяб, хотя дневное тепло еще не ушло.

— Болеешь? — настороженно уточнил Устин.

— Нет-нет, — быстро откликнулся незнакомец. — Это просто от волнения.

— С чего же ты переволновался?

— Как же?! — воскликнул дерюжный. — Жизнь меняется на глазах! Царя больше нет. Империя теперь без императора.

— Так ты рад этому? — спросил, ухмыльнувшись, Устин. — Чем тебе он мешал, царь-то?

— Да царь не при чем, конечно, — сказал замотанный. — Но гибель его — это знак свыше. Новый порядок скоро установится.

— Ну, я уж к этой жизни приспособился, — угрюмо сказал Устин. — Пусть не в ладу со своим барином, но как-то помаленьку тяну лямку. А если дальше не лучше, а только хуже станет?

— Ну да, аристократы сейчас глотку друг другу рвать будут за власть-то, — встрял Пахом. — И эта песенка надолго затянется. Пока глоток господских не уменьшится, пока они основательно не проредят друг дружку. Тогда и Родовых Очагов почти не останется. И что ж в этом хорошего?

— В том то и дело! — воскликнул незнакомец. — Давно пора избавиться от несправедливых подарков Селены. Грядет другой мир, и в нем не будет «избранных». Есть и другая магия. Да и она посильнее будет, чем от Селены. Скоро она поднимется из глубин, и тогда для всех и каждого будет защита, а не только для господ. И каждый человек станет равноправно владеть той магией. Она общая и ее хватит на всех. Надо только ее пробудить.

— Так ты из этих? — с заметным облегчением хохотнул Устин. — Блаженный? Тех, кто сказки сочиняет про Тейю и новую расчудесную жизнь? Ну ладно, мы спать. А для тебя места под телегой не хватит, не обессудь. Хошь наверх взбирайся, хошь так сиди.

А нам тихо шепнул:

— Он или просто мечтатель, или Селена ему ума не додала. Но для нас неопасен. Не лезьте к нему, он и отстанет сам.

И точно. Как только мы забрались под телегу и наперебой засопели, незнакомец затих. Больше не разглагольствовал, даже не шевелился.

Но его речи о какой-то другой магии не давали мне покоя. В голове настойчиво ерзала мысль: вдруг он что-нибудь знает о светящемся пятне, которое сможет перебросить меня обратно в мой мир? Может, он слышал о нем или где-то его видел? Для меня любая странность или диковинка на этой Луне — не глупость, а шанс вернуться домой. Правда, я с этой магией еще не разобрался, а уже помышляю о той, которая, быть может, всего лишь — больная фантазия этого странного человека.

Я решил дождаться, когда все заснут, чтобы спокойно поговорить с незнакомцем.

И зря.

Неожиданно раздался резвый топот, и в наш лагерь ворвались дикие злобные призраки. Мои товарищи тотчас пробудились, но из-под телеги никто выбираться не спешил. Наверное, каждый из нас мысленно поблагодарил Устина за его продуманность и осторожность.

Во всполохах костра мы увидели, что всадники облачены в полосатые одежды серо-голубого цвета. Только теперь они принялись громко орать и улюлюкать, нагоняя на нас больше страха. Носились, как бешеные, сшибая перепуганных обозников, пиками проверяли содержимое телег, а когда сообразили, что никакого груза нет, поживиться им нечем, принялись вытряхивать из мужиков души. В смысле то, что у них за душой спрятано, то есть за пазухой.

Но что с них взять? Деревенщина. Разбойники быстро в этом убедились. Четверо налетчиков выгребли все запасы провизии из желтого купола и погрузили на лошадей.

— Это АГАТЦЫ! — прошипел мне на ухо Пахом со смешанным чувством восхищения и ужаса. — Видишь, вон прапор их боярский. Ох, и лютые они. Хорошо, что до нас не добрались.