Та, кто приходит незваной

Ира была глупа. Нет, не глупа, но… она мало что знала. Писала с ошибками, почти ничего не читала. То есть нельзя назвать ее глупой, необразованной… Она тонкий человек, очень деликатный, чувствующий собеседника, с ней не опозоришься на публике. Но… она и не интеллектуалка, что ли. Хотя, конечно, начитанность и интеллектуальность к любви отношения не имеют. Но, боже мой, как приятно говорить с любимой и знать, что она тебя понимает, и ты понимаешь ее!

Лиля — равная, Ира — нет.

С Лилей весь мир перед тобой, все моря и континенты, все страны и народы. Века и тысячелетия. Ира — это только стены квартиры.

Нет, дело не в интеллектуальности, она тут ни при чем. Все проще.

С Ирой не о чем говорить. С Лилей можно говорить без конца, о чем угодно…

Но вот как это все объяснить Ире? Да это и нельзя объяснить, и не надо: только начнешь растолковывать — смертельно оскорбишь Иру.

Лучше молчать. Молчать, как и молчал раньше, подчиняясь семейному уставу.

Ира шептала-кричала еще много чего этой ночью. Евгений терпеливо сидел рядом. Принес жене успокоительного, воды запить. Воду Ирина опять пролила. И опять пришлось Евгению переодевать жену в сухое, точно ребенка.

При этом он почему-то вспомнил свою мать.

Инесса Викторовна, сколько ее помнил Евгений, всегда отличалась удивительным здоровьем. Но один раз все-таки с ней случился сердечный приступ. Года полтора-два назад… Когда только-только началась эта катавасия с ее престарелым пасынком, который подал на мачеху в суд.

Вот тогда мать слегла в больницу, и ухаживал за ней именно Евгений. Сиделок мать признавать не хотела, со всеми скандалила, помощь Иры отвергла сразу и категорично. И ее переодевал в больнице сын, ухаживал за ней, выносил утку и все такое прочее.

Дней пять это продолжалось, не больше, но у Евгения было чувство, что его — заставили. И все знакомые хвалили Женю, и врачи отмечали его самоотверженность, а он слушал окружающих, стиснув зубы, и ничего не говорил.

Его заставили.

В том случае его заставила мать. Та самая мать, которая все детство спихивала его на чужие руки, в том числе и в интернат. Теперь он, хороший сын, должен ухаживать за ней…

В случае с женой не Ира его заставляла возиться с ней, беречь. Но так надо было, потому что он — должен.

Он не хочет, но он должен успокаивать жену, подносить ей воду и т. д. и т. п. Всю жизнь Евгений был должен: государству (служа в армии, затем платя налоги), матери, жене, семье, людям, знакомым и незнакомым, работодателям и своим коллегам, публике…

Только Лиле Евгений ничего не должен был, но именно ей он и хотел служить. Его единственная радость, его счастье — Лилечка! А он почему-то обязан бросить ее, поскольку он — честный муж и отец семейства.

Почему он должен бросить то, что является его истинным наслаждением, что помогает ему жить и работать? Ради каких таких высоких истин он должен добровольно кастрировать свою душу и тело?..

Он все сделает для того, чтобы его жена и сын не нуждались, но почему он должен предать себя? А ведь он предаст самого себя, если расстанется с Лилей!

* * *

Евгений прислал Лиле эсэмэску: «Надо срочно встретиться». «Я в центре, недалеко от Садового», — написала в ответ Лиля. Она не стала перезванивать — а вдруг в данный момент Евгений не один, рядом жена? Лучше тоже написать.

Раньше о подобных вещах Лиля даже не задумывалась. Но теперь она — любовница, волей-неволей приходится осторожничать и помнить о том, что ни ее муж, ни жена Евгения ни о чем не должны догадываться.

Чем-то похоже на жизнь шпионов, вынужденных все время шифроваться… И противно, и страшно — а вдруг что-нибудь да и упустишь? К тому же характер у Лили был не подходящий для шифрования. Она — открытый человек, всегда говорила то, что думает, без оглядки. При подобном характере скрываться ой как тяжело.

…Они еще перекинулись парой эсэмэсок, а через два часа встретились в метро, на одной из станций фиолетовой ветки.

— Хотел подъехать на машине, но пробки восемь баллов… — поцеловав Лилю, сказал Евгений. — Этот город уже не для жизни.

— И в метро народу полно… — пожаловалась Лиля. — Пойдем отсюда скорее.

Продрались сквозь толпу к эскалатору, потом та же толпа вытолкнула их в город, и стало чуть полегче, свободнее. Рядом — плотный поток замерших машин.

— А помнишь раньше, в советских детективах, снимали сцены погонь на авто? Сейчас, когда сплошные пробки, это фантастика почти. Ну только глубокой ночью возможно устроить погоню на московских улицах, да и то, если на дороге авария, и ночью пробка на несколько километров может растянуться, — заметил Евгений.

Середина октября — время, когда листва интенсивно опадала с деревьев, дворники едва успевали ее подметать.

— Совсем осень. И грустно, и красиво, — усмехнулась Лиля, шагая по тротуару и подбрасывая ногами жухлые листья. — Тебе Чащин звонил, что ли? Мне он по электронке написал, что при первом чтении претензий к сценарию не имеет. То есть если и попросит переделать, то самую малость…