"Та самая Аннушка". Часть вторая: "Это ничего не значит" (СИ)

— Э… — глойти растерянно подёргала себя за седую косичку, — вот даже и не знаю. Вроде как Мирон не бедствовал, но всё время ныл, что прибыли мало, что глойти много просят, что соляра на Терминале дорогая… Может, просто жадный был. А ты с чего вдруг спросил?

— Машины, — пояснил я. — На парковке подальше ещё два каравана, оба чёрт-те на чём. Какие-то самоварные багги, древние «газоны», ушатанные «Нивы», прочий хлам. А тут — недешёвые «Торсусы», довольно свежие грузовики как с одной партии. Вот я и пытаюсь понять: это норма, или я хорошо приподнялся на трофеях?

— Не, это не норма, — сказал подошедший Кройчек, — извини, услышал. Если судить по технике, то караван очень сытый. Обычно и машин меньше, и сами они старьё. Не сильно прибыльный бизнес, на самом деле, не то, что раньше. Когда вскроем? Мне уже не терпится смотреть, что за груз везли на таких тачках, да и ребята, вон, заждались. Без хозяина они не полезут, не по понятиям.

«Ребята» — это развесёлая компашка гопо-панко-байкеров Гуриса. Некоторые из них сидят на пыльных мотоциклах, некоторые стоят вокруг многоместной багги. Забавная конструкция — как будто открытый экскурсионный вагончик поставили на колёса от трактора. Наверное, на ней везли водителей для грузовиков.

— Наша четверть! — напомнил их атаман.

— К нему все вопросы, он новый собственник, — перевела на меня стрелки Аннушка.

— Вскрывай, собственник! — слез с байка тот. — Загружены тачки по самое некуда, аж рессоры прожало. У нас ручки чешутся узнать, четверть чего мы заработали! Кыре я их чуть не повыдёргивал, когда он хотел тент подрезать. Нам чужого не надо! Если, конечно, не сами отняли…

Я подошёл к заднему борту крайней машины и распустил шнуровку тента. Это символическое действие, видимо, сняло запрет, и в кузов немедля запрыгнули два байкера. Они подняли полог наверх и откинули борт. Внутри кузов плотно заполнен деревянными зелёными ящиками такого знакомого вида, что у меня аж заломило внутри головы.

— Что это, солдат? — спросила, внимательно смотревшая на меня Аннушка.

— Оружие. Патроны, — сказал я коротко, разглядывая трафаретные надписи чёрным по зелёному. — Много оружия. Много патронов. Если в остальных то же самое, то кто-то собрался неплохо повоевать.

Оружие оказалось в трёх грузовиках из пяти. В основном, стрелковка: калаши (относительно свежие, в пластике), пулемёты ПКМ, патроны и магазины. Но есть и несколько ящиков с РПГ, плюс выстрелы к ним. На пару мотострелковых рот, пожалуй, запасец. Всё новое, в штатной транспортной упаковке, как со склада. То есть, наверное, со склада и есть. Интересно, с какого. По нынешним временам даже страну с уверенностью не скажешь, оружие гуляет по нашему воюющему миру куда свободнее, чем люди.

Последние два грузовика, впрочем, всё объяснили.

Шлемы. Броники. Полевая медицина. Камуфло. Берцы. Активные наушники. Тактические перчатки. Масксети. Рации. ПНВ. Набор настолько характерный, что у меня ни единого сомнения в его происхождении не возникло.

Только, значит, через госфонды. Специально, мать их, аккредитованные.

— Что-то не так, солдат? — спросила Аннушка.

— Как бы тебе объяснить… Это то, что люди собрали для фронта. Купили за свои деньги для тех, кто воюет.

— У вас армию не государство содержит? — удивилась она.

— Ох, не начинай… — скривился я. — Государство даёт необходимое. Оно в тех грузовиках. Этого у государства хоть жопой ешь, ему не жалко. Но есть куча мелочей, без которых воевать можно, но не хочется. Ботинки получше стандартных, обмундирование из ткани покрепче, лёгкий шлем вместо стальной каски, рация весом не в три кило и которую не слушает каждый, кому охота, аптечка с нормальной фармой и всё такое. Не спрашивай меня, почему у государства этого нет. Я пять лет об этом у всех спрашивал — никто не знает. Гражданские собирают деньги со своих невеликих, траченных налогами и инфляцией доходов, скидываются, покупают, везут на передок то, что иначе там не окажется. Не спрашивают: «Какого хера?» — потому что без толку. Просто делают, что могут.

— Почему?

— Почему что?

— Почему они это делают? Ты же говорил, что от войны никому не лучше, но, получается, люди тратят последние деньги, чтобы она продолжалась?

— Потому что с какого-то момента война становится очень личной. Когда в окопах сын, брат, племянник, друг, коллега — ты собираешь деньги, чтобы у него были вот эти штуки, — я пнул протезом мешки с типичным «сбором», — потому что они немного увеличат его шанс выжить. Потому что он будет знать, что там, в тылу на него насрать не всем. Это, чёрт побери, дорогого стоит. Люди тратят деньги не для того, чтобы война продолжалась, а для того, чтобы она наконец закончилась. Победой.

— Ты поэтому так расстроился?