Табак

Адлер никогда не подслушивал, по тут внезапно поднял голову от бумаг. Не вставая с места, он разобрал несколько слов из разговора за дверью. Барон что-то невнятно шептал, а фрейлейн Дитрих отвечала ему громко и холодно, как знающая себе цепу кельнерша ночного ресторана, которой засидевшийся посетитель вежливым тоном делает гнусное предложение. Вначале голос фрейлейн Дитрих звучал насмешливо и недоверчиво, а потом вдруг стал серьезным и тихим и тоже перешел в невнятный шепот. И тогда Адлер понял, что за дверью совершается что-то унизительное, подлое и мерзкое, позорящее мужское достоинство и солдатскую честь. Ои бросил работу и, чтобы не слышать больше, ушел, расстроенный, из конторы.

После обеда Ирина спустилась в нижний этаж дома, где было не так жарко, но пахло плесенью и старой мебелью, – этот специфический запах, порожденный теплым влажным климатом, стоял здесь в каждом доме. Ирина хорошо выспалась в комнатке с заросшими плющом окнами во двор и вновь ощутила тоску, одолевавшую ее всякий раз, как она просыпалась. То было какое-то неясное, приглушенное чувство лепи, усталости и грусти, которое сковывало малейшие порывы воли и движение мысли. Стараясь избавиться от угнетавшего ее чувства, она позвонила фон Гайеру на склад Германского папиросного концерна, но застала только Лихтенфельда, который ответил, что не видел шефа после полудня. Пока она ела в столовой, коротая время в пустой болтовне с Виктором Ефимовичем – о жаркой погоде и достопримечательностях города. – пришел генерал запаса, которого накануне приглашал Костов. Генерал не мог быть у них вечером и теперь пришел, чтобы извиниться и засвидетельствовать свое почтение.

Ирина провела его на веранду и велела Виктору Ефимовичу принести туда сливовую и салат из маринованных огурчиков, до которых генерал был большой охотник. Это был обходительный и говорливый мужчина, щуплый и смуглый, с небольшими, тронутыми проседью усиками. Его краснобайство никого не увлекало и не тяготило, а просто помогало незаметно убить время. После разговора с ним собеседники чувствовали себя слегка утомленными – как после посещения прохладной и нешумной кофейни. Но сейчас Ирина была рада его приходу.

– Где мужчины? – спросил он, когда они расположились на веранде.

– Уехали с утра но делам.

– Это не совсем любезно по отношению к вам, – сказал гость, рассеянно поглядывая па сливовую и огурчики. – Я пришел сообщить вам кое-какие неприятные новости.

– Неприятные?… Какие же?

– Положение весьма скверное. – объяснил генерал, закурив одну из тех пяти сигарет, которые врачи разрешали ему выкуривать после обеда.

– Мы давно это знаем, – сказала Ирина.

– Да, но сейчас события надвигаются неудержимо! Русские на Днестре, а недели через две, возможно, будут в Софии.

– Так скоро? – с досадой отозвалась Ирина. Она вспомнила об обещании фон Гайера попросить у Фришмута катер и быстро спросила: – Что слышно о боевой тревоге на побережье?

– Ничего, – ответил генерал. – Отбой.

– А почему ее объявляли?

– Не могу понять, в чем дело. Немцы молчат как рыбы.

– Но держатся любезно?

– Не больше, чем всегда. Неужели вам приходилось встречать любезного немца?

– Сегодня фон Гайер обещал достать катер и свозить меня на Тасос.

Генерал вытаращил на нее глаза, изумленный таким безрассудством.

– Что?… – произнес он наконец. – На Тасос?

– Да… А потом – в Салоники.

– Но это безумие! – воскликнул он. – Настоящее безумие!.. Надеюсь, вы откажетесь от этой затеи. Я еще месяц тому назад отправил семью в Болгарию. Вы не представляете себе, как здесь опасно. Греки подняли голову и могут перерезать всех нас в любую минуту.

– Попросим защиты у Кондояниса.

Ирина рассмеялась, но генерал не понял шутки и запальчиво продолжал:

– Бросьте вы этого грека! Красные андарты повесят и его. Такой войны еще никогда не было. Положение сейчас совершенно исключительное. Очень тревожное… Необычайно скверное.

– А что намерены делать вы?

– Я?… Я купил дочери квартиру, дал сыну образование. С меня довольно! У меня нет денег, чтобы бежать за границу. Я мелкая сошка, да и старик – кто меня тронет? К грекам я относился хорошо, и совесть моя чиста… Пусть другие почешут в затылке.

– Но до войны вы были военным атташе в Берлине, – ехидно заметила Ирина.

– Ну и что же? – несколько обиженно спросил генерал. – А вы знаете, какой доклад я подал военному министерству? Еще за три года до войны я писал, что если немцы нападут на Россию, то это кончится для них катастрофой. Я говорил об этом и Гаммсрштейну, который потом впал у Гитлера в немилость.

Генерал не был уверен, доказывает ли все это его политическую благонадежность, но видно было, что он говорит правду.

– Вам хорошо, – сказала Ирина, глядя па темнеющий вдали силуэт острова. – Как-никак это все же заслуга, А моему мужу нечем похвастаться.

– Он чересчур увлекался, – сочувственно проговорил генерал. – Сколько раз я ему советовал не иметь дела с политиканами и быть поосторожней с забастовщиками… Что он думает делать со своим табаком?

– Не знаю, – равнодушно ответила Ирина. – Меня это не интересует.