Табак

– С военным доктором! – ехидно повторила Кристалло. – Такой молодой красивый мужчина, они вместе принесли лекарства. Видать, они с госпожой старые знакомые.

– Благодарю! – произнес фон Гайер, надменно кивнув и сделав вид, что это его интересует не больше, чем болезнь Аликс.

Он прошел мимо оливы, под которой шила Кристалло. и побрел садом в густой тени гранатовых деревьев и смоковниц в сторону улицы. Им овладело знакомое чувство душевного разлада, тоски и одиночества, пронизанное острым, как меч, подозрением, что Ирина опять нашла себе кого-то и едва ли станет соблюдать приличия. Однако мысль эта не только не возмутила его, но даже усилила его влечение к этой женщине. Несмотря па свою леность и паразитический образ жизни, она сохранила что-то здоровое, чем обладала в юности и потом, когда работала в клинике. То была привычка думать и смеяться над самой собой – горькая мудрость существа развитого, но развращенного миром, обреченным теперь на гибель. И фон Гайеру все это было по душе, потому что ему самому подобной мудрости недоставало. Немцу всегда не хватает этой моральной силы славян – способности смеяться над самим собой.

Выйдя на улицу, он закурил сигарету и направился к морю, которое сейчас было синее и спокойное, а на закате сулило заиграть новыми красками. Жаркие часы миновали, и солнце клонилось к горизонту. Фон Гайеру захотелось искупаться, поплавать в море, а потом сесть на берегу и сидеть там до ужина, пока не появится Ирина. Прихрамывая, он медленными шагами вышел из поселка и по тропе направился оливковой рощей к пляжу, который был за холмом с древними руинами – фон Гайер заметил этот холм, когда подходили к острову на катере. Сквозь ветви олив проглядывало кобальтово-синее небо, с каждого холма открывался вид на сверкающий ультрамариновый залив. Воздух был насыщен запахом неведомых субтропических трав. Наконец фон Гайер достиг места, с которого был виден весь пляж. Оливковая роща спускалась к широкой полосе беломраморного песка, подковой огибавшей изумрудную воду маленькой и мелкой бухты. Кое-где из воды торчали базальтовые скалы, окруженные пеной волн, разбивающихся о камни. Здесь не было ни жары, ни духоты, ни знойных испарений, как па побережье, хотя все сверкало под лучами яркого солнца. В тиши оливковой рощи было спокойно, безлюдно, с моря веяло мягкой прохладой, в прозрачном воздухе расстилалась синяя даль.

И тогда фон Гайер подумал, что песчаная отмель была такой же и в те времена, когда по ней, быть может, прогуливался Аристотель. Горечь, угнетавшая немца, растворилась в синеве и просторе. Он почувствовал себя жизнерадостным и свежим, как древний эллин, и ему захотелось остаться здесь навсегда. Но тут он увидел катер, возвращающийся с двумя немецкими матросами в Каваллу, и сразу понял, что остаться здесь он хочет лишь потому, что жаждет избавиться от тягостного предчувствия гибели, от тоски и одиночества, от своей шаткой веры в бессмертие и превосходство немецкого духа.

Ему захотелось бежать от надвигающегося хаоса, от своего обманчивого примирения со смертью, от того стыда и неловкости, которые он, как всякий культурный немец, испытывал при мысли о том, что какая-то шайка варваров превратила трудолюбивый и честный немецкий народ в палача всей Европы, а он, фон Гайер, вот уже двадцать лет работает на эту шайку. Ему хотелось бежать от Германского папиросного концерна, от гестапо, от «Никотианы», от Бориса, от Кондояниса – от всего, что постепенно убило в нем способность радоваться жизни и незаметно превратило его в покорного слугу этой шайки. Но он почти с отчаянием сознавал, что не может убежать от всего этого. Он был скован цепями прошлого, вековыми традициями древней касты своих предков, которая владела лесами, угодьями и замками в Восточной Пруссии и, чтобы выжить, волей-неволей объединилась с шайкой тупых торгашей, управляющей концернами. Ему не дано сломать эти традиции и порвать все то, что связывало его с ними и что он любил всей своей холодной и печальной душой средневекового рыцаря и разбойника.

Немец вышел па пляж, а тем временем катер, который привез их на остров и теперь возвращался в Каваллу, исчез в голубой дымке на горизонте. К благоуханию сосновой смолы и розмарина примешивался йодистый запах водорослей. Фон Гайер разделся и спрятал свою одежду в кустарнике. Потом забрел далеко в море и плавал около часа, стараясь не прикасаться к малахитово-зеленым медузам и время от времени отдыхая па спине. Когда же он вышел из воды, солнце уже заходило и па скалах у пляжа появились две девушки с накрашенными губами; с ними был мужчина в туристской клетчатой рубашке и ботинках с подковами. Все трос посмотрели на него с любопытством, дивясь тому, что хромой человек может так долго и хороню плавать.