Табель первокурсницы (СИ)

Про тень демона нам рассказывала старая Туйма. В этом же самом доме, когда бревенчатые стены стонали от снежной пурги, а пламя в камине казалось таким теплым и родным. Возможно, это было предвестником пробуждения силы, а возможно, в тот зимний вечер, нам с братом просто было хорошо, и даже травяной чай не казался таким противным, как обычно.

Графиня Астер не приветствовала такие разговоры между первой и второй переменой блюд, но и не особо запрещала, чаще сводя все к мракобесию крестьян. Отец смеялся. И только в одном случае они оба замолкали и быстро переводили разговор на другую тему, когда речь заходила о Людвиге Астере. Он был нашим троюродным или даже четвероюродным… в общем, незнамосколькоюродным пра-пра-пра-пра-прадедом. Такой же младший сын, как и наш отец. Молва гласила, что единственным его недостатком была женитьба на «неподходящей женщине». В этом месте Илберт всегда спрашивал, что значит «неподходящей»? Она не умела правильно ходить? Старая женщина поджимала губы и нехотя поясняла, что та была камеристкой вдовствующей графини, а потом добавляла странное и непонятное слово «мезальянс». Оно казалось мне особенно гадким, каким-то скользким, как заразная болезнь вроде болотной лихорадки. Я даже с тревогой приглядывалась к слугам матушки, боясь увидеть у них все признаки этого самого «мезальянса».

Но годы шли, и Людвиг продолжал жить с той самой камеристкой, поплевывая на мнение семьи. В конце концов, он ведь не был первым наследником. Туйма никогда не рассказывала, сколько они прожили, но в один зимний день младшего Астера нашли в постели мертвым. В этом самом доме. Его отравил лакей, затаивший обиду на хозяина, отказавшегося дать рабу обещанную свободу. Последнее особенно подчеркивалось, благо мертвый не мог сам рассказать кому и чего он там в хмельном бреду пообещал. Раба четвертовали, и на той истории поставили жирную точку.

Сказка же рассказанная Туймой однажды вечером немного отличалась от официальной версии, что скормили Серым псам. Здесь на севере многое отличалось. Шепотом под треск очага, старая нянька говорила, что отравил его вовсе не казненный, а молодая жена. А через несколько часов после смерти Людвига Астера, тот самый раб — лакей взял на кухне столовый нож, в кладовке — веревку и, подвесив молодую вдову, так и не успевшую насладиться вдовством, во дворе, словно свиную тушу, и так же как оную заживо разделал. Когда слуги и рабочие шахты прибежали на крики, которые давно уже утратили всякое сходство с человеческими, слуга сидел на снегу и запихивал в рот куски плоти, выл, давился и снова запихивал. И было в его глазах что-то, что впоследствии окрестили самой тьмой, что-то чему не место в этом мире. А может, у страха глаза велики, и то, что он сделал, не укладывалось в головах людей настолько, что проще было списать на происки демонов? А сама вдова в это время еще была жива, никто так и не решился подойти к ней и нанести удар милосердия.

Тогда тоже говорили о тени демона.

«Тень демона!» — эхом откликнулись снаружи, и я поняла, что уже бегу, вслед за отцом, отмахиваясь от вопроса Мердока. Бегу, сжимая в одной руке окровавленный кол, а во вторую стягивая зерна изменений. Я почти готова ударить, почти готова увидеть, как кто-то поедает плоть, сидя на красном снегу.

Ржали лошади, карета с орлом на дверце, прогрохотала по каменному мосту и исчезла среди темных холмов. Бежать и останавливать ее никто не собирался. Были проблемы и поближе.

Плоть никто не поедал, хотя снег быстро впитывал, брызнувшую во все стороны кровь. В первый момент она показалась мне нереально светлой, почти алой, как рубины в матушкином ожерелье… А во второй момент, я смогла разглядеть картину целиком.

Мур держал в руках нож, очень тонкий, острый, почти танцующий между пальцев. И этим ножом слуга с непередаваемым выражением лица только что перерезал глотку рябому Оросу.

— Тень демона! — снова закричал один из рабочих, факелом указывая на слугу нотариуса, — Он пролил кровь Змея и теперь расплачивается!

Рабочие ответили утвердительным гулом. Они были напуганы, но они не боялись, а скорее благоговели перед тем, что видели. Женский плач захлебнулся.

— Мур! — произнес отец, он даже не повысил голоса, а слуга уже заморгал, поворачивая к нам лицо. Немного растерянное, немного обиженное, словно детское. Ребенок, которого взрослый окликнул таким тоном, что тот знает, нагоняя не избежать, но пока еще не понимает за что.

— А старикашка-то сбежал, — указал на холмы, где под колесами кареты клубился снег, шахтер в вязаной надвинутой на самые глаза шапке, рядом с ним с серьезным видом стоял мальчишка лет четырнадцати, — Но от тени демона не убежишь.