Табельный выстрел

— А прокатиться на милицейской машине к нам не хочешь?

— Спрашиваете! — мечтательно произнес Алешка. — Я под арестом, а тут… Эх, бабушка не отпустит.

Начались долгие переговоры. Маслов выслушивал что-то о ранимой психике ребенка. И контратаковал железными доводами о том, что никто не отменял обязанность советских людей помогать органам правопорядка.

В общем, поехали в Управление с Алешей и его бабушкой. Еще для допроса привели педагога. Работа с малолетними — это страшная морока. Нужны при проведении следственных действий родители, учителя.

Когда все было утрясено, оперативники Алешку допросили, составили с его слов описание преступника. А потом вместе с ним засели за альбомы.

Альбом для оперативника вещь почти такая же необходимая, как авторучка и блокнот, и куда более нужная, чем пистолет. На их страницы попадают фотографии ранее судимых, а также вызывающих оперативный интерес. Есть альбомы по видам преступной деятельности — воры, разбойники. Толстые фолианты, на каждой странице фотография с номером, фамилией, именем, отчеством, датой рождения и краткой уголовной биографией — когда, где, по какой статье судим.

Алешка с интересом листал альбомы, но постепенно уставал, и тогда Маслов отпаивал его чаем, кормил печеньем с конфетами, перекидываясь историями за жизнь. Потом ребенок находил себе силы вновь приняться за работу.

Три часа пролетело. И вдруг Алешка ткнул пальцем в жутко неприятную, классически уголовную физиономию:

— Вот этот!

— Точно?

— Да я ж разведчик будущий! У меня память знаете какая!

Маслов пододвинул к себе альбом. И прочитал: «Калюжный Анатолий Владимирович, 1933 года рождения, судим по статьям 162 и 167 УК РФСР, уголовная кличка Куркуль»…

Глава 34

— Все, надоело, еду в Курятино, — объявил младший Калюжный, потирая заросшую щетиной щеку и глядя на брата, который целеустремленно и зло колол приобретенные вчера по дешевке и наверняка ворованные дрова.

— Что ты там забыл, малахольный? — спросил Куркуль, взмахивая топором. Движение отдавалось болью в голове, которая раскалывалась после вчерашней самогонки — ее купили по случаю с рук в Нахаловке. Там самогон всегда приличный был, а этот какой-то не такой.

— Машку забирать. Вон, оглянись. Дом запущен, бабы нет. А она выкаблучивается. Мол, не хочу с тобой жить, ты такой-сякой. А какой?

— Ты, брат, красавец, — с кряканьем Куркуль разбил очередное полено.

— А она дура, — Таксист раскурил болгарскую сигарету «Шипка» с изображением на пачке монумента, благодаря которому их прозвали «Братская могила». — Почему бабы дуры?

— Потому что бабы.

— А… Возьму ее за шкирку. Пусть работает.

— А дочка? — Куркуль перевел дыхание и поставил на землю тяжелый топор.

— А дочка пусть у тещи, ей там лучше. Нечего ей здесь делать.

— Тоже верно, — кивнул Куркуль, и на миг его лицо просветлело. Племянницу он любил. В груди что-то щемить начало, когда впервые взял ее на руки. И понял, что за нее порвет всех. Остальных в жизни он только терпел, и то обычно не слишком долго. — Инкассаторов положим, ей обновки надо справить. И там конфет всяких, апельсинов, чтобы порадовать.

— Угу, — кивнул Таксист, которому на дочку было наплевать, и голова была занята другими заботами. — За косы Машку и сюда. Пусть при муже живет. А то взяла моду. Проститутка!

— А не поедет? — без интереса спросил Куркуль, которому было совершенно все равно.

— А не поедет — убью.

— Это ты загнул.

— А чего? Сколько народу убили. Одной Машкой больше будет.

Куркуль так и не понял, говорил его брат серьезно или нет. Но Машку убивать пока в его планы не входило. Для начала втихаря починать инкассаторов — и будет им счастье.

— Ну, ты разошелся, — покачал головой Куркуль.

— А чего? Пусть знает.

А ведь младший Калюжный говорил на полном серьезе. И Куркуль вспомнил слова Грека — как человек первую кровушку выпьет, так или сломается, в грязь рухнет, или ему понравится и жить без нее не сможет. Похоже, им понравилось. И хотелось еще раз испытать это всесилие власти над чужой жизнью и смертью.

Да, им уже не остановиться — вдруг совершенно четко осознал старший Калюжный. Так до конца им и мчаться в этом кровавом угаре. Не ровен час, придется и дом бросать, и идти в неизвестность с Греком. Злодействовать, кровь лить и добра наживать. А дальше что? Свалить бы в Финляндию. Как братан говорит — туда уже какой-то Остап Бендер валил, не получилось. Но у них может получиться. Если, конечно, Грек порожняк не гонит… А если гонит, то они его убьют. Можно было бы и сейчас убить, и концы в воду, но вот эта жажда крови, которая мучить их будет и толкать на новые дела. Тут им Грек очень даже нужен будет с его мозгами.

Голова у Куркуля разболелась еще больше. Не опохмелился ведь! Да еще мысли эти тревожные. Так и бегают. А он не любил, когда их много. Они мешают какой-то ясности жизни.

— Когда поедешь? — спросил Куркуль.

— Послезавтра.

— Я тебе деньги дам. Купи чего-нибудь племяннице. — Куркуль задумался и добавил: — Нет, сам куплю. Ты пропьешь.

— Ты за кого меня держишь? Чтобы я для дочки деньги пропил!

— Пропьешь.