Табия тридцать два

На полукруглом проспекте Крогиуса многолюдно и празднично, из вестибюля метро «Рагозинская» выходят пестрые группы туристов, желающих осмотреть Петропавловскую крепость, и из репродукторов, скрывающихся где-то в глубине Александровского парка, доносятся призывные звуки: «Добро пожаловать в Санкт-Петербург, культурную столицу России! Город мостов и каналов, город Петрова и Чигорина, Левенфиша и Ботвинника, Корчного и Спасского, Карпова и Свидлера!» Кирилл вспоминает, как лет пятнадцать назад совсем маленьким мальчиком он приезжал в Петербург вместе с родителями (отец тогда получил премию за разработку новой вакцины от ротавируса L), и они так же выходили на «Рагозинской», и так же шли смотреть Петропавловку, и посещали квартиру-музей Шифферса, и ходили с экскурсией «по романовским местам» (Кирилл тогда очень увлекался творчеством Петра Романовского, штудировал его книгу о миттельшпиле).

– Так почему Владимир Борисович?! – говорит Майя.

– Э-э, что?

– Я спрашиваю, почему ты вдруг решил искать статьи Крамника?

– Оу, ты про это! Видишь ли, – принимается объяснять Кирилл, – странно у нас беседа сложилась с Дмитрием Александровичем. У Д. А. У. вообще довольно необычный modus docendi[13]: тебе кажется, что Уляшов сентиментальничает, вспоминает что-то о давно ушедшей юности, зря тратит темпы на ненужные мемуары, – а потом выясняется, что он вел к чему-то очень важному, методологически важному, идейно важному. Так и с Крамником получилось. Д. А. У. хлебнул кипяточку, взгляд расфокусировал и говорит своим нежным на всю квартиру басом, мол, когда я был школьником, Кирилл, ведущие шахматисты мира вдруг принялись играть давно забытую, заброшенную (на высшем уровне) Итальянскую партию – причем не в комбинационной манере, как это делали романтики, но в сугубо маневренной, позиционной – Giuoco Pianissimo[14]; а почему, Кирилл, пошла такая мода? Ну мне откуда знать, я вообще Итальянской партией никогда не занимался, только Испанской, так и отвечаю, и Уляшов объявляет: из-за Крамника. Оказывается, в 2000 году в Лондоне в матче за звание чемпиона мира Крамник, играя черными, применил против Каспарова… Берлинскую стену. Каспаров такую защиту почти некорректной считал, бросился опровергать. Пять раз сыграли они Испанскую партию, четырежды Крамник шел на Берлинский вариант – и всегда удерживал позицию. Ну, у шахматной общественности случился натуральный шок: Испанская партия опровергнута, Руй Лопес плачет у подножия Берлинской стены, и как теперь добывать перевес за белых?

– Ах, я понимаю! – радостно восклицает Майя. – Ты занимался историей Берлинской стены эпохи Стейница, Ласкера и Тарраша, а Дмитрий Александрович предлагает тебе поменять временны́е рамки и взяться за более поздний период развития варианта?

– На самом деле он хочет, чтобы я писал именно об этом внезапном возрождении интереса к Итальянской партии в начале XXI века, когда теоретики, разочаровавшиеся в Испанке, стали искать альтернативные построения за белых после 1.e4 e5 2.Kf3 Kc6. А я думаю, что мои изыскания по Берлину, если дополнить их анализами партий Крамника, могли бы стать красивым прологом к такому исследованию. Например, «Глава 1. Влияние Берлинского варианта на изменение репертуара открытых дебютов в 2010-х годах».

– Оу, красивая линия! Ты сделаешь из этого шедевр!

Майя целует Кирилла в щеку и говорит, что такое событие можно бы и отметить, взять бутылку вина, пойти к ней домой (пока никого нет), устроить танцы и прочие туда-сюда развлечения. Кирилл и хочет, и не хочет, и продолжает думать о диссертации, о необходимости все-таки разобраться с таинственным отсутствием статей Крамника в библиотеке (не мог же Владимир Борисович за всю жизнь написать только три работы?), но как-то сами собой, словно сгущаясь из воздуха, словно в волшебном кино, возникают перед глазами прилавок продуктового магазина, и дверь знакомой квартиры, и постель, и подушки, и чистые простыни, и Майин лифчик летит в темноту (ах, любимый дебют!)…

– А твои родители знают, что я к тебе прихожу? – спрашивает потом Кирилл.

– Догадываются. Но вообще пора бы вам уже познакомиться.

– Наверное.

– У папы скоро юбилей, так я тебя позову.

– Хорошо; кстати, когда возвращается твой брат? Мне еще не пора убегать?