Табия

— Это так, Гарри, — произносит Риддл снисходительно. — Ты хочешь, чтобы война закончилась, чтобы Пожиратели навсегда исчезли, а я был бы мёртв. Но ты не понимаешь одного. Война — это не вызов лично тебе, это не вендетта. Это всего лишь борьба за власть в стране, в которой ты живёшь. Ты думаешь, что можешь что-то изменить, сражаясь за то, что тебе, в общем-то, не нужно. Это политическая война, которая уже не имеет ничего общего с философским камнем, который ты бросился защищать, или с гибелью этого юного хаффлпаффца, в которой ты, кажется, до сих пор винишь себя.

— Я не понимаю, — обречённо шепчет Гарри, прикрывая глаза.

— Ты лишь символ сопротивления, как флаг или знамя. В бою ты ничуть не лучше какого-нибудь аврора. Но ты по-прежнему принимаешь на себя ненужную ответственность. Но это больше не твоя война. В ней ты только пешка. Ты думаешь, что ситуация может измениться, если ты вмешаешься, если будешь бросаться в гущу сражения или самолично подожжёшь несколько наших складов. Но это ошибка. Поверь, мало что изменится, если ты начнёшь жить, следуя не долгу, а своим желаниям.

— Да, я — рядовой боец, — внезапно разозлившись, вспыхивает Гарри, — да, я ничуть не лучше любого аврора, поэтому я не живу в огромном особняке, сверкая дорогими побрякушками и тряпками.

На лице Риддла появляется озадаченность.

— А что плохого в хорошей жизни? — спокойно интересуется он. — Дамблдор сделал из вас мучеников, заперев в старом тесном маггловском доме. Неудивительно, что после двух лет затворнической жизни ты прибежал к нам. Мои слуги тоже не лучше и не хуже любого аврора. Но я не считаю, что для поднятия боевого духа им нужно ютиться в грязных каморках. Они живут здесь так, как им нравится, и делают то, что хотят. У каждого из них просторная комната, сытная еда, вино, женщины, если нужно, и прочие приятные излишества. В обмен на это я требую лишь подчинения, и они беспрекословно выполняют мои приказы, потому что никто не хочет отказываться от такой жизни. И, разумеется, посылая моих людей на задание довольными и отдохнувшими, я уверен в том, что им без труда удастся одолеть горстку жалких измученных авроров. — Гарри признаёт, что он прав, и потому просто опускает голову. — Я веду к тому, что ты просто хочешь, чтобы тебе было плохо. Ты думаешь, что съев на ужин не кусок вкусного мяса, а постное рагу… — Риддл делает многозначительную паузу, и Гарри краснеет, вспоминая последний ужин в штабе, — ты принесёшь во имя победы великую жертву, но это не так. В этой войне ты уже не играешь значимой роли, а потому вполне можешь жить так, как заслуживаешь, а не так, как тебе позволял Дамблдор.

— Значит, я остаюсь, — подводит мрачный итог Гарри.

— Да, ты остаёшься, — кивает Риддл. — Но в связи с этим я бы хотел обговорить некоторые условия твоего пребывания здесь. Наверное, Марк уже говорил о том, что тебе запрещено покидать комнату без сопровождения.

— Да я и не могу. Комнату запирают.

— Это ненадолго, — небрежно отмахивается Риддл. — Ещё мне хочется, чтобы ты всё-таки следовал правилам и местному распорядку дня. Поскольку все едят вместе в этом зале, ты тоже должен спускаться сюда, в надлежащем виде. Несмотря на то, что мои слуги — Пожиратели, у нас всё-таки есть дамы, которым сегодня за столом ты испортил аппетит, надев свою старую рваную рубашку. Забудь о Дамблдоре, Гарри. Здесь мы не приветствуем напрасного мученичества — оно никому не нужно. Да, и если сегодня ты проигнорировал простую просьбу Марка переодеться, боюсь, с завтрашнего дня следить за соблюдением тобой правил придётся лично мне. Кстати, я специально приставил к тебе именно Марка, как самого нейтрального человека, к которому у тебя нет личной неприязни, как, скажем, к твоим одногодкам. Так что, думаю, у вас не будет проблем в общении. — Гарри лишь монотонно кивает, выслушивая эту речь. — И ещё кое-что. Наверное, ты уже заметил, что хамства мои слуги тоже не любят. Пока ты был в подземельях, я просил их не цепляться к тебе без причины, но неуважение ко мне они расценивают как личное оскорбление. Поэтому я бы хотел, чтобы в присутствии других ты обращался ко мне, как и остальные, без фамильярностей.

Гарри диковато усмехается и поднимает голову, чувствуя в себе неожиданную смелость.

— В присутствии других? — резко переспрашивает он. — Значит, когда мы одни, ты не против, если я буду называть тебя… Томом?

Риддл хищно оскаливается, и по его лицу видно, что он доволен таким ответом.

— Против, — мягко отвечает он. — Но я не могу тебе этого запретить.

— Почему? — невольно вырывается у Гарри.

— Потому что если я буду ставить запреты в рамках нашего с тобой общения, тебе придётся ломать себя, чтобы повиноваться. А это уже будет не тот Гарри Поттер, которого я знал. Это будет лишь бездумная льстивая марионетка. Таких у меня целое поместье, и ещё одна мне не нужна.