Таблетка

Харитон подошёл к стене и принялся прорубать ход вбок. Довольно скоро он приспособился не просто долбать камень, а выискивал почти неприметные жилки и в несколько ударов вышибал приличный кусок известняка. Через час в стене штольни образовалась ниша, не заметить которую было уже невозможно. Руки налились усталостью, в горле пересохло.

Харитон устроил перекур и с огорчением обнаружил, что в камере ничто не изменилось: тарелка и стакан были пусты. Он выпил таблеточную воду, малость посидел на койке и вернулся в штольню. На этот раз серьёзной работы не получилось, не столько от усталости, сколько от бессмысленности труда.

Шваркнул в угол кайлушку, вернулся в камеру и завалился на койку. Хотелось пить, но Харитон ещё не опустился до того, чтобы обращаться к унитазу. Значит, надо перетерпеть. Он свернулся на постели калачиком и постарался ни о чём не думать. Хотя какая это постель? Постель от слова «стелить», а тут нет ни одеяла, ни простынки, ни подушки. Поверхность, правда, мягкая, не как на полу. Уже в первую минуту, как он увидал это сооружение, в памяти всплыло его название. Медицинский топчан, вот что это такое. В сочетании с таблеткой получается нечто многообещающее.

Как-то удалось уснуть, и даже сон видел дурацкий. Во сне он прорубался наверх, от каждого удара сыпались кучи осколков, и наконец сверху хлынул солнечный свет. Харитон расширил отверстие, вылез наружу и оказался на самой вершине непредставимо крутой горы, спуска с которой не было. И ни одного человека, чтобы позвать на помощь.

Харитон очнулся, долго лежал, соображая, что освобождение лишь почудилось ему. Постепенно осознавал нелепость приснившегося. Спрашивается, на чём он стоял, прорубая вертикальную штольню? Почему его не убили падающие обломки, ведь их было много и пребольших?.. Лишь потом смутно подумал, что прорубаться и в самом деле следует наверх.

Открыл глаза. В камере — порядок: горстка перемази на тарелке, два стакана воды и неизменная таблетка. Получается, что обновление запасов происходит в те минуты, пока узник спит. В любом безумии какая-то определённость успокаивает. Плюс ко всему — здравая мысль, что прорубаться надо наверх. Если выход есть, то он там.

Харитон вышел в штольню, с удовлетворением отметил, что мусор исчез, а вырубленная ниша зияет во всю ширину. Хорошо, что у самого пола камень остался не выбит, значит, там получится ступенька. Харитон размял ноющие руки и покрепче ухватил кайло.

Сыпалась каменная крошка, с лёгким стуком падали обломки покрупнее. Харитон запорошил глаза, но продолжал ковырять известняк, упрямо напевая на варварский мотивчик: «Копай, работай, копай, лопаточка моя!» Что это за песня, из какого детства она вынырнула, он сказать не мог. Давно пора устроить перекур, но Харитон понимал, как трудно будет возвращаться в штольню, и продолжал рыть ход. Остановился, когда понял, что вгрызся в стену больше чем на метр. Внизу обозначились две ступени, и, соответственно, штольня теперь вела наверх, где, быть может, светило солнце.

После работы сидел на топчане, баюкал руки, вылизывал, залечивая языком набитую на ладони мозоль. С неудовольствием думал, что стол и топчан намертво приварены к полу и нельзя не только вытащить стол в штольню, но и придвинуть к топчану, чтобы было удобней сидеть.

Неясно отчего, но очень некстати вспомнилось, как в школе географичка Нина Константиновна с идиотическим восторгом вещала, что толщи известняков могут достигать нескольких километров. Принялся считать: если за день в вертикальном направлении удаётся преодолеть двадцать сантиметров, то сколько лет потребуется, чтобы проложить двухкилометровую штольню? Через полминуты Харитон сбился со счёта. Будь у него калькулятор, задачку бы он решил, но считать в уме оказалось выше сил. Тут же некстати вспомнился другой школьный учитель. А о чём ещё вспоминать — только школу и армию. Девчонок, или как с парнями во дворе тусовались, лучше не припоминать, а то захочется повеситься, а тут негде. Зато Михал Михалыч, математик, вынырнул из памяти кстати.

«Никаких куркуляторов! — рычал он. — Думайте без костылей! Что за народ, пятьсот десять на сто два в уме разделить не могут, дуралеи!»

Разумеется, считать в уме никто даже не пытался, а вот на дуралея кто-то обиделся и настрочил жалобу. Михалыча со свистом выперли на пенсию, а выпускники районной школы с той поры были уже несомненными дуралеями.

То-то сейчас старый математик был бы доволен: ведь говорил, предупреждал! Ну, предупреждал, а что толку? Предположим, освоил бы Харитон устный счёт и узнал бы, что не сто лет ему грызть известняк науки, а все двести, от этого ему легче стало бы?

Харитон вылизал тарелку, допил первую порцию воды. Долго сидел, придирчиво разглядывая таблетку. Единственный фактор его нынешней жизни, остающийся совершенно неизвестным.