Петреску про себя кивнул. Максимум, который позволяли себе молдавские мятежники — уходить от властей в места побезлюднее. Вооружение, которым они располагали: стрелы, копья, луки и камни, максимум — охотничьи ружья. Так что сбить вертолет НАТО в Молдавии не мог никто, кроме сотрудника полиции Молдавии или ее военного, — у них вооружение, пусть и старое, было, — но это невозможно по определению. Предводитель карательного отряда оглянулся и пнул ногой обломок. Вынул из кармана трупа пачку жевательной резинки и бросил одну себе в рот. Пожевал, склонив голову. Восторженно поцокал.
Европа, — сказал он, — не то что вы, говно молдавское, только и знаете, что свою кукурузу жевать…
Батюшка, так ведь и кукурузы давно не ели, — сказал старик.
Сами виноваты, работать не умеете, молдаване сраные, быдло тупое — сказал молдаванин–полицейский.
Европа работать умеет, — сказал он, — вот бы и вы учились.
Так мы и это, учимся, — неубедительно сказал кто–то из мужчин.
В бегах, по норам? — спросил полицейский. — Вместо того, чтобы приносить пользу стране и обществу, вносить свой вклад в евроинтеграцию, спрятались, уроды, ни налогов с них, ни…
Батюшка, — сказала одна из пленниц, — детишек пожалей, почитай второй день на земле спать, ноябрь все же…
Молчи, сука, — сказал полицейский.
Твои дети должны стыдиться тебя, — сказала он.
Ты, тварь, вместо того, чтобы быть как все молдавские женщины, нормальной гастарбайтершой, с ними тут палец сосешь, — сказал он.
Ехала бы в Италию, как все приличные женщины проституткой работать, слала бы детям денег, на евроналог бы хватило, — назидательно сказал полицейский.
Как все нормальные люди и делают, — сказал он.
Вот моя жена — порядочная женщина, в Амстердаме с публичном доме для садо–мазохистов работает, — похвастался он.
Валюту зарабатывает для семьи, и для Молдавии, набирается европейского мышления, — сказал полицейский.
А ты?! — укоризненно спросил он, и легонько хлестнул пленницу плеткой.
Ребенка несчастной, — который было завыл, жалея мать, — полицейский тоже слегка хлестнул. Видно было: человек не зверь, а старается для порядка.
Почему не в Европе? — спросил полицейский женщину.
Почему не трудишься, как все порядочные люди? — воскликнул он.
Батюшка, да ведь как детей–то оставишь, сердце–то не железное, — сказала она, плача.
Железное сердце у тех, кто тут нищебродствует, вместо того, чтобы менталитету набираться европейского, — сказал чин, — а если кто и подохнет из приплода вашего, пока вы деньги стране зарабатываете, так новых сделаете…
Почему не в Европе?! — разозлился, наконец, он, и стал стегать пленников все сильнее.
Вера не позволяет, батюшка, — сказал, наконец, кто–то из босых крестьян.
А, — сказал злорадно чин, — вот и истинная причина упрямства вашего глупого. Вера у них… «Исходники»…
Всех вас ждет смерть, — сказал он пленникам.
А детей ваших не тронем, они и так от голода сдохнут, — сказал он, и жестом велел отогнать детей подальше.
Прямо тут вас и постреляем, бандиты! — решил он.
А то возимся с вами… — добавил он, и вынул из кобуры пистолет.
Лоринков закусил губу и отвернулся…
Восемнадцать выстрелов прогремели друг за другом очень быстро.
Вообще–то, Петреску обошелся бы и пятнадцатью — он был отличный стрелок, — но на толстого и потому живучего полицейского чина пришлось потратить аж три пули. Надо было в голову, мрачно подумал Петреску, встав из канавы. Один из солдат все же сумел убежать, и Петреску не стал стрелять ему в спину.
Пленники, не веря своим глазам, толпились возле обломков вертолета, где их едва было не расстреляли. Дети жались к ногам родителей и плакали. Пятнадцать окровавленных палачей валялись с оружием в руках. Лоринков, раскрывший, наконец, глаза, и повернувшийся к месту расправы, глазам своим не верил. Он заметил, что лицо Петреску горело странной решимостью. Первопроходец, подумал с восхищением Лоринков. Зверобой…
Кто вы? — спросил дрожа старик.
Европротивленцы, — подумав, ответил Петреску, который решил замести следы.
Что с нами будет? — спросила женщина, которую бичевал глава карателей.
Уходите к Днестру, там под обрывами есть пещеры, где можно перезимовать, — посоветовал Петреску.
Вы еретики? — спросил он.
Мы добрые люди, никому не причиняем зла, и верим, что Господь подверг испытаниям народ молдавский, чтобы проверить прочность веры его, — смиренно ответила одна из женщин.
В награду же Господь даст молдаванам землю без палачей и политиков, землю без налога на евроинтеграцию, и без военных экспедиций вглубь страны, без сирот и разбоя, без нищеты и несправедливости, — добавил из кучки раздетых «исходников» кто–то.
Значит, еретики, — сказал Петреску.
«Исходники» молча и бесстрашно смотрели на него. Дети дрожали.
Мухи, — ежась, сказал Лоринков, — черт, какие–то белые мухи…
Спирт что ли, некачественный, — пожаловался он.