Табор уходит

Но спирт был качественный. Просто в холодном воздухе Молдавии кружились первые снежинки позднего ноября. «Исходники», не решаясь идти, молча стояли. Петреску так же молча глядел на них. Внезапно один из стариков, истощенный двухдневным походом без еды и побоями, упал.

 Я иду к Богу свидетельствовать, что люди, создавшие «государство Молдавия» и подвергнувшие народ его неисчислимым бедствиям, есть не кто иные, как слуги Антихриста, — прохрипел он и умер.

И глаза у тех, кто окружал его, были сухи.

Лишь Петреску с Лоринковым заплакали.

Отдав свои запасы беженцам и куртки детям, они показали безопасный путь к Днестру. Одежду с убитых солдат тоже отдали «исходникам» и те, благодаря Бога и двух своим внезапных спасителей, отправились в путь.

И дети долго махали спасителям вслед.

Лейтенант же Петреску и Лоринков были вынуждены оставить свой джин на велосипедной тяге, потому что солдат, сумевший сбежать, мог предупредить местных полицейских и наушников о двух «европротивленцах» на машине. Поэтому Петреску быстро смастерил два велосипеда, чтобы ехать на них. Тело же несчастного старика мужчины предали земле. И белые снежные мухи кружились над его остывшим лицом в крови. Помолчав, приятели предали несчастного земле, после чего воткнули на месте могилы трубу гранатомета.

 Видит Бог, — поклялся Петреску.

 Я попаду в лагерь Касауцы и восстановлю законность и порядок, наказав виновных в убийствах и исчезновениях людей, — пообещал он.

 Что ты собираешься сделать? — спросил Лоринков.

 Я сломаю систему изнутри, — сказал Петреску.

 Это никому еще не удавалось сделать, — сказал Лоринков.

 Ты со мной? — спросил Петреску.

 Что мне еще остается, — усмехнулся Лоринков, — ведь мой дом сгорел, подожженный моими руками.

 К тому же, у меня было смутное видение, — решился признаться он.

 В нем кто–то советовал мне идти в Касауцкий карьер вместе с человеком в форме, — вспомнил пророчество в видении Лоринков.

 И искать какую–то дюжину, — добавил он.

Они шли, а потом ехали, а потом снова шли

И путь их становился все извилистее и мрачнее, а сами они — молчаливее.

И все, что они видели, оседало на их лицах и сердцах сажей заброшенных и сгоревших деревень, струпьями сгнивших трупов и черными перьями воронов, пировавших на теле несчастной Молдавии.

Они прошли село Максимовка, бывшее когда–то самым богатым селом Молдавии, и сгоревшие дома чернели, словно призраки тех, кто давно покинул это село.

Они видели брошенные людьми поселки и дома престарелых, чьи обитатели доживали свой век, словно звери, в одиночестве, голоде и дикости.

Они ночевали в детских домах, где не было никого старше пяти лет, потому что все взрослые ушли в банды беспризорников, оставив младших выживать с животными из лесов поблизости.

Они разнимали детей, дерущихся из–за куска хлеба.

Они шли по районам, вымершим из–за того, что в Молдавии прививки заменили крестными ходами.

Они помогали чинить плотину, в которой вместо каменных блоков повесили флаг Евросоюза, рассчитывая этим остановить поднявшуюся воду, и плотину прорвало, отчего затонуло четыре села.

Они спасли четырех человек от множества стай одичавших собак, которых в Молдавии запретили отстреливать, потому что святая Бриджит Бардо из Евросоюза передала послушникам еврокаргианцам в Молдавии, что каждый, кто погиб от укуса бешеной собаки, на том свете будет блаженным.

Они не успели спасти девятерых человек от множества стай одичавших собак.

При приближении карательных экспедиций в села, чьи жители не могли оплачивать евроналог, они прятались.

Они видели села, вырезанные за то, что не могли платить евроналог.

Потом снова вставали и шли.

Находя на своем пути мертвых, они предавали тела их земле и клялись сделать то, что придало бы смысла гибели своих земляков.

Вот только что именно, они не знали. Потому что полицейский Петреску шел в Касауцкий лагерь восстановить законность, а писатель Лоринков шел туда, чтобы найти Дюжину, о которой понятия не имел. И оба не имели понятия о цели свое путешествия.

Но они все же шли. Сквозь разруху и нищету, боль и ненависть. Они шли через Молдавию, которую не пускали в Евросоюз, и которую бичевали всякий раз, когда она отвращалась от Евросоюза. Через страну, которая стала нищей, чтобы попасть в Европу, и которую не пускали в Европу, потому что она стала нищей. В страну, которая и сама уже не верила, что попадет в ЕС.

 Кажется, европейцам нужны лишь наши руки, а не мы сами, — угрюмо говорили молдаване

 Как когда–то Папе нужны были кошельки фламандцев, а не их католичество… — добавляли они.

А раз так, — делали они вывод, — то верить можно только «исходникам».

И таких становилось все больше, на что власти отвечали новыми репрессиями и процессами «европротивленцев».

Лейтенант же Петреску и писатель Лоринков шли дорогами выжженной Молдавии и все большим гневом переполнялись их равнодушные дотоле сердца.

Лица их покрылись щетиной, ноги — пылью, а глаза — ненавистью.

И постепенно оба они перестали плакать.

Но оба они были мрачны.

***