Табор уходит

Родика просто вкалывала по восемнадцать часов в поле, да еще и отвечала за подсчет продукции. Да все ждала, когда пройдут четыре года и она, наконец, сможет работать на себя. В конце концов, этот ад не очень–то отличался от ее родной Молдавии. Ведь у себя в полях крестьяне вкалывали по восемнадцать часов точно так же. Разница была лишь в том, что здесь за это платили пять евро в день, а в Молдавии все было бесплатно. К тому же, дома происходило что–то страшное. Родика получала из дому письма, где родители жаловались на то, что разруха в разгаре. Водопровод перестал работать, канализация была законсервирована, улицы обезлюдели и их уже не убирали, в городе и пригородах появились банды, пенсии и зарплаты перестали платить, государственные служащие жили разбоем и государство официально признало их право на это… В лагере, по крайней мере, кормили, и за колючей проволокой была видна Португалия. Она и здесь была, но какая–то чересчур… молдавская. Правда, Родика не жаловалась. Во–первых, она была молдаванка, во–вторых, женщина. А женщина–молдаванка бесправнее даже молдаванина, знала Родика, и в первую очередь потому, что ее лишал всяких прав мужчина–молдаванин. И это было справедливо. Ведь женщины, — вспоминала Родика наставления отца, изредка, не чаще раза в месяц побивавшего мать — они как дети. Их нужна твердая рука. Вдобавок они нечистые, у них раз в месяц между ног течет всякая гадость. Это отвратительно! Родика знала, что отец не врет, ведь у нее самой раз в месяц между ног текло. Реальность в виде промокшей холстины, которую научила подкладывать мать, подтверждала правоту отца, и справедливость всего существующего патриархального строя. Женщина — существо грязное.

Так что Родика, когда у нее в положенный срок не потекла гадость между ног, даже обрадовалась.

Перед этим к ней в барак захаживал старожил среди здешних надсмотрщиков, Петрика Урекяну. Парень он был видный, ругался смачно, плюнуть мог на полтора десятка метров, а одним ударом ноги пробивал грудную клетку работяги, если тот был не очень крепкий. Петрика так и сделал, когда впервые увидал Родику. Поставил работягу из седьмого барака, разбежался и изо всех сил заехал тому ногой в грудь. Бедняга сразу помер.

 Видала, как я могу? — спросил Петрика, игриво хлопнув Родику по спине так, что девушка закашлялась.

 Эка невидаль, — сказала Родика, покраснев словно помидор.

 Приходи вечером ко мне в вагончик, — сказал Петрика.

 Чего я там не видала? — спросила Родика.

 Кой- чего, дура, — сказал Петрика и захохотал.

Родика, конечно, знала, что от поцелуев в губы рождаются дети, поэтому была во всеоружии, когда все–таки пришла к Петрике в вагончик. И когда он к ней приходил — как десятница Родика имела право огораживать свои нары одеялом — тоже в губы не целовалась. От любви Родика расцвела. Ноги ее были прямы и стройны, а ляжки упруги и словно молоком налиты, как початки молодой кукурузы. Между ног у нее тянулись красивые и нежные волосы, словно на той самой молодой кукурузе. Грудь ее была высокая, округлая и полная, как помидоры сорта «бычье сердце». Зад крепок и тяжел, словно тыква, взятая с грядки поздней осенью. Бока круглы и тверды, словно спелые баклажаны, рот — горячий как печеная картофелина, а глаза блестели, словно подмерзший виноград…

По крайней мере, так говорил Петрика, который, оказывается, закончил филологический факультет Государственного университета Молдавии, а потом решил опроститься и плюнул на место филолога с окладом в 12 долларов и задолженностью за полтора года. Так что Петрика начал качаться, устроился рекетиром, а потом ему повезло уехать в Португалию. Здесь он и баловал, пробивая грудные клетки доходяг из Молдавии в рабочем лагере. Но появление Родики, конечно же, все изменило. Петрика стал серьезнее относиться к работе, и сердце его смягчилось. Он уже не бил рабочих, а лишь покрикивал на них, и смотрел на Родику с любовью. Десятница, которая стала работать всего десять часов в сутки, расцвела и даже поправилась. Родика вообще стала чувствовать себя намного лучше, чем даже дома. К тому же еще и гадость между ног перестала течь.

А спустя восемь месяцев Родика с удивлением узнала, что беременна. Так, по крайней мере, брезгливо сказал португальский доктор, которого за большие деньги администрация лагеря раз в год просила выдать медицинские разрешения на работу в стране. Само собой, беременных из страны выкидывали.

 Как же так, Петрика? — спросила Родика растерянно.

 Мы ведь с тобой в губы ни разу… — напомнила она.

 Эх, Родика, — сказал грустно Петрика, — лучше бы мы с тобой только в губы и…

 Тьфу на тебя, — сказала смущенно Родика.

 Тьфу на меня, — угрюмо согласился Петрика.

Парень проявил себя с самой лучшей стороны, и искренне пытался подкупить доктора, чтобы тот выдал Родике разрешение на пребывание в стране. Петрика полюбил девушку и не собирался отказываться от нее. Но власти были неумолимы.

 Рожать португальцев мы вам не позволим, — сказал представитель местной полиции, — возвращайтесь в Молдавию и рожайте там своих молдаван.