Табу

Руку дал бы на отсечение, Макс паниковал. Только причина паники оставалась для меня неясна. Что он такого ужасного сделал, чтобы так отчаянно бояться? Ну, не убил же, в конце концов. А что тогда? Ударил, изнасиловал, поматросил и бросил? На насильника он совершенно не тянет – кишка тонка. А «поматросил» – что ж тут такого? Короче, загадка.

А вечером того же дня ко мне подошел Викентий и заговорил со мной тоном обычного смертного:

– Я слышал, что ты про Надю спрашивал. Что ты хочешь знать? Какой она была? Милой, доброй, веселой. Мы ее все очень любили.

Я опешил:

– Была?

– Да, Надя умерла. Прямо на наших глазах. Здесь, в этом кабинете.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Как?

– Был чей-то день рождения…

– Васин, – подсказала Яна, которая тоже внимательно следила за нашим разговором.

– Точно, Васин, – продолжил Викентий. – Решили отметить здесь, в офисе, сразу после работы. Нормально сидели. Вдруг ни с того, ни с сего Наде стало плохо. Вызвали скорую. Но пока врачи приехали… в общем, она умерла. Сердце остановилось.

– У такой молодой?!

– Она была больна. Оказалось, у нее с рождения был какой-то тяжелый порок сердца. Мы этого не знали. Даже подумать не могли. Она же никому не рассказывала.

Такого поворота я не предполагал. Мне стало стыдно за свое неуемное любопытство.

– Понятно. А Макс то же самое не мог сказать? Зачем врал, что не знает…

Мой невинный вопрос почему-то вызвал у Викентия раздражение, с которым он, впрочем, сладил.

– У Макса к ней чувства какие-то были. Страдает еще. Хочет забыть. Мы все его понимаем, поэтому при нем стараемся о ней не вспоминать. Вообще, оставь ты эту тему. Надю не вернуть, зачем эти вопросы?

А вот здесь нестыковочка вышла. У Макса чувства?! Страдает он?! Да бред! Когда страдают – тоскуют, грустят, злятся, что угодно, но только не трясутся от страха. А Макс, вне всякого сомнения, боялся. Но чего? И почему вдруг наш небожитель спустился до объяснений со мной? Вряд ли он бы вообще со мной заговорил в любой другой ситуации. И каким боком тут Яна?

Явно они все что-то недоговаривают. Поэтому позже я еще и Дэна допросил. Но тот почти слово в слово повторил историю Викентия: гуляли, Наде стало плохо, скорая не успела... Хотя признался, что никакого особого отношения Макса к Наде никогда не замечал. Правда, тут же пошел на попятную:

– Но он мог прятать свои чувства! Стесняться их! Так бывает! Я всегда так делаю… Что?!

Я засмеялся, и Дэн, зардевшись, прервал свою пламенную речь.

– Нет, Дэн. Макс не такой.

2

Сближаться с Дэном я не собирался. На роль моего друга он никак не подходил. У нас совершенно разный круг интересов. Да у нас всё разное! В конце концов, он просто не вписывался в мою жизнь.

Дэн же считал иначе. Он смотрел на меня почти с благоговением. А мне от этого хоть сквозь землю…

Когда я традиционно решил проставиться по поводу первой зарплаты, только он и составил мне компанию. Остальные не снизошли.

Признаться, общество Дэна меня не очень воодушевило. «Лучше бы и он ушел», – в мыслях досадовал я.

Было скучно. Дэн с двух рюмок «поплыл». Сначала признался, что совсем не пьет, просто мне отказать не мог. А потом его понесло – столько он мне всего понарассказывал! Мол, всё детство прожил с дедом в глухой бурятской деревне в юрте с земляным полом. Дед его был шаман. Умел разговаривать с природой – животными, растениями, ветром, землей. И вообще много всего немыслимого умел.

А потом деда не стало. Дэна забрали в чужой город в детдом. В Бурятии ведь подобных заведений нет и не было, буряты своих детей никогда не бросают. Вот и в этом детдоме Дэн оказался один такой, ни на кого не похожий.

Русский язык понимал кое-как. Его все дразнили, и никто не хотел сидеть с ним рядом, а уж тем более общаться. Но он читал книжки, много учился и нашел в итоге замечательную работу, где все очень хорошие. Но деда он все равно не забывает, и там, где дед умер, посадил лиственницу. И теперь каждый, кто его деда помнит и чтит, привязывает к ее ветвям белую ленточку. Так у них принято.

Закончив о себе, Дэн переключился на мою скромную персону. Назвал меня первым и единственным своим другом, настоящим другом, о котором он даже мечтать не смел. Он еще много чего восторженно-пафосного высказал, но все его излияния я списал на градусы. В конце концов, о наших коллегах он ведь тоже тепло отзывался.

Уже совсем раскисшего Дэна я привез к себе домой. А куда мне было его девать? Где он живёт, я не знал. Не в офисе же на ночь оставлять…

***