Тадж-Махал. Роман о бессмертной любви

Окружающие прислушиваются, осторожно подвигаются ближе, вокруг быстро образуется толпа, голос приходится чуть повышать, но все стоят так тихо, что Раджив все равно говорит вполголоса.

Лунная ночь… Тадж-Махал… и персидская любовная поэзия…

Очарование разрушает появление двух полицейских, встревоженных толпой.

Сингх дочитывает стихотворение до конца, но это уже не то…

Полицейские быстро выясняют, что никакой угрозы нет, однако на всякий случай остаются рядом. Предрассветный ветерок крепчает, отражение Тадж-Махала и полной голубой луны уже с другой стороны на воде разбивается, Раджив предупреждает:

– Смотри, сейчас будет самое красивое…

Он прав. Как бы ни было великолепно видение Тадж-Махала в лунном свете, рассветный миг просто неповторим. Заметив, что я приготовила айфон, чтобы фотографировать, Сингх опускает мою руку:

– Не трать на это время, потом сфотографируешь. Лучше смотри.

И снова он прав, так легко пропустить самый главный миг – первый луч солнца справа от Таджа. Перед этим усыпальница словно поднимается надо всем, отрываясь от своего основания, плывет над ним, раздумывая, не улететь ли в небо совсем. Окрашивается нежно-розовым цветом, который после голубовато-серебристого, ночного, кажется особенно прозрачным. Луна куда-то исчезла, вернее, ее полный круг постепенно бледнеет, уступая место готовому появиться на востоке светилу.

Когда небо прорезает первый солнечный луч, он всегда кажется особенно ярким. А здесь после необычной ночи, тем более.

Толпа кричит от восторга. Он иной, чем был при серебристой луне, это восторг от ощущения жизни, а не от печали, даже прекрасной.

Усыпальница, словно передумав, встает на свое место. Она все равно невесома, парит, но все понимают, что Тадж на Земле.

Еще некоторое время мы не двигаемся, приходя в себя. С минаретов слышны призывы муэдзинов к намазу, часть посетителей встает на него прямо здесь, из-за стен доносится шум просыпающегося города. Не все в Агре любовались восходом в Тадж-Махале, для многих это недостижимая мечта, они заняты своими делами.

И за то, что я оказалась в числе нескольких тысяч счастливчиков (или «идиотов», как сказала Алисия), я от души благодарна Радживу. О чем и сообщаю.

Он серьезно отвечает:

– Быть в Агре и не увидеть восход в Тадж-Махале, – преступление перед собой. А фотографии я тебе дам, их много красивых.

– Алисия дура!

Честно говоря, мое заявление не много умней, но не сделать его я просто не в состоянии.

– Только не говори этого ей. Каждому свое, Джейн.

– Удивительно, как она сумела сыграть Мумтаз?

Несколько мгновений Раджив молчит.

– Она несчастливая женщина, которая очень хочет любить, но еще больше боится этого. Чтобы сердце могло что-то чувствовать, оно должно открыться. С замкнутым сердцем ты даже сегодняшней красоты не увидела бы. Алисия замкнута, она способна раскрываться, только когда играет кого-то другого.

Я думаю уже не о Хилл, а о собственном сердце. Нужно признаться Радживу, что у меня оно – чужое. Но только не сегодня, сейчас разрушать восторг, который я все еще испытываю, не хочется даже беседой о несчастной Алисии Хилл.

Обратно мы выходим через Восточные ворота, хотя машина Раджива осталась стоять у Западных, и пешком идем к «Оберою». Не хочется брать тук-тук, к тому же нам недалеко.

Там, в Тадж-Махале, что-то произошло. Наши с ним сердца оказались связаны невидимой нитью, и я понимаю, что именно эта нить не позволит моему ни растаять совсем, ни снова превратиться в камень. В этом смысле Раджив сделал меня человеком, я снова научилась чувствовать и переживать.

Хорошо это или плохо – думать сейчас не хочется, новое состояние и ощущения буквально захлестывают меня.

А еще за последние дни я ни разу не вспомнила, что сама застрелила Джона. Нет, я об этом не забыла, но перестала заниматься самоедством, ежеминутно укоряя себя в его гибели. Подумав об этом сейчас, я чувствую легкий укор совести, словно предала Джона. Это не так, я всего лишь пытаюсь по-человечески жить дальше…

– Хочешь съездить в Лакхнау?

Вопрос Раджива застает меня врасплох, я пытаюсь вспомнить, что это такое, вернее, помню, что город, но категорически не помню, чем он знаменит, кроме, конечно, фильма о несчастной красавице-танцовщице, которую играла Айшварийя Рай. Хотя фильм я не смотрела.

Понимая, что Раджив зря приглашать не станет, храбро соглашаюсь.

– Я потом еще покажу тебе Варанаси, но этот город нельзя смешивать с остальными, он иной. А вот Канпур и Лакхнау посмотреть можно.

– Чем знаменит Лакхнау?

– Архитектурой, причем нынешней, и едой. Таких кебабов ты не попробуешь больше нигде.

Меня впечатляет примечание о современной архитектуре.

– Много высотных зданий?

– Высотных? – смеется Раджив. – Можно сказать и так, но это не небоскребы. У Лакхнау есть Маявати. – Видя, что мне это имя ничего не говорит, добавляет: – Значит, есть огромные сооружения в ее честь.

– Кто такая Маявати?