Тадж-Махал. Роман о бессмертной любви

В это же мгновение за стенами дворца гремит мощнейший взрыв, от которого дребезжат стекла в окнах, а у нескольких автомобилей срабатывает сигнализация. Не иначе как взорвали автомобиль. Следом один за другим слышны еще несколько взрывов уже совсем рядом с нашим крылом. Теперь стекла сыплются внутрь зала.

Господи, да что же там происходит?!

А сердце не просто глухо стучит, словно просясь на волю, оно рвется следом за террористами. Меня почему-то захлестывает черная тоска, будто произошло что-то непоправимое. Такое состояние было, когда я застрелила Джона…

На полу, похоже, лежу только я, остальные сбились в кучу, дамы визжат, кто-то беспрестанно повторяет: «Боже мой! Боже мой!» Я не успеваю даже повернуть голову в сторону разбитых окон, ее придавливает к полу чье-то колено и следует команда:

— Руки!

Возвращая руку за голову, хриплю:

— Свои. Мои документы в кармане…

Без малейших признаков вежливости меня рывком поднимают на ноги, не позволяя опустить руки. Я киваю на выходную дверь:

— Они там. С заложниками…

— Разберемся, — обещает сержант, изучая мои документы.

У стены в кресле сидит бледная как снег королева, держась за сердце, рядом несколько человек хлопочут над премьером. Раненому русскому перевязывают плечо, а он пытается закурить, хотя курить в Букингемском дворце запрещено. Индийский посол высыпает из коробочки на ладонь какие-то лекарства, руки заметно дрожат. И только Элизабет Форсайт невозмутима, словно не побывала только что на прицеле.

Я ловлю себя на том, что руки дрожат и у меня, тем более, их приходится держать за головой.

— Изучили? — спросила я у констебля с моими документами.

Тот усмехается:

— А… Агентство… Где вы были…

Договорить не успевает, вопрос окончательно выводит меня из себя, я шиплю ему в лицо:

— Это где вы были, когда здесь шла стрельба?!

Руки я опускаю, мой наскок слегка смущает сержанта, но он советует:

— Полегче, мэм.

— Не мэм, а спецагент Джейн Макгрегори!

Мне уже наплевать на их реакцию, наклоняюсь над рыжей сволочью, убеждаюсь, что его открытые глаза неподвижны, и берусь за черную сумку, в ручку которой намертво вцепились его сведенные предсмертной судорогой пальцы. На глазах у охраны вынимаю корону и следом за ней скипетр. Сержант больше не спорит, он осторожно принимает драгоценную ношу и зачем-то возвращает на места в разоренных витринах.

Третья витрина пуста. «Тадж-Махал» налетчики унести все же сумели.

Снова накатывает черная тоска, будто я сделала все, что смогла, но ничего не получилось. Мне плохо из-за напряжения, перегрузок, неудачи. Налет на Букингемский дворец слишком большая нагрузка для моего «чужого» сердца, оно не привыкло к перестрелкам и смертельной опасности.

Из коридора в выходную дверь за ноги затаскивают лжеоператора, которого я ранила в ногу. За ним тянется кровавый след. Я слышу, как охранник говорит:

— Свои добили в голову. Больше никого.

Значит, по ту сторону двери налетчиков ждала помощь.

В зал уже прибежали врачи, суетятся вокруг премьер-министра, готовят носилки. Королеву убеждают удалиться. Остальным предложено пройти в соседний зал. Высокопоставленные гости цепочкой тянутся к выходу через выбитую дверь, осторожно косясь на меня, бессильно сидящую прямо на полу у пустой витрины под охраной двух дюжих молодцев с автоматами, и труп рыжего.

Глупей ситуации не придумаешь — рисковать под пулями жизнью, отстреливаться, чтобы потом тебя вот так держали отдельно от других, как террористку.

Но мне так тошно, что это даже не задевает.

Мысли тягучие-тягучие, безразличные, словно все пропало. Собственно, так и есть. Я хотела встретиться с министром? Встретилась, не дай бог никому таких встреч. Хотела вернуться к работе? Вернулась и даже продемонстрировала свои навыки. Ничего хорошего ждать теперь не стоит, и я это понимаю лучше других.

Охрана прозевала покушение на королеву и тяжелое ранение премьер-министра, им позарез нужно найти на стороне «стрелочника», на которого можно свалить хотя бы часть вины. Я подхожу на эту роль идеально, наше агентство и без того терпеть не могут, я после событий годичной давности вне штата, значит, и заступаться особенно не должны (вот тут они ошиблись, Эдвард не даст меня в обиду, да я и сама могу за себя постоять). Поэтому допрашивают меня — там же, в Букингемском дворце, в соседней комнате — если и не с пристрастием, то крайне пристрастно.

Где я раздобыла пропуск на выставку? Почему так уверена, что именно охранник Мартин Кеннан (вот, оказывается, как звали рыжего иуду) открыл огонь первым? Каким образом я завладела оружием — и стоило ли подвергать смертельному риску ее величество, устроив перестрелку в выставочном зале? Не мои ли действия спровоцировали террористов, ранивших премьер-министра? И опять: откуда я знаю, что именно Кеннан расстрелял коллег, если стояла к нему почти спиной? Почему вместо того, чтобы открыть входную дверь подоспевшей охране, я предпочла затеять пальбу, рискуя жизнью королевы и премьера? И опять, и опять, и снова…

Меня этим не проймешь, но когда спрашивать начинают по третьему кругу, я не выдерживаю:

— Вы задаете не те вопросы.