Тадзимас

Вечер вел Борис Гаврилов.

Замечательно он говорил, и глаза его горели прежним, вдохновенным огнем, и как-то похорошел он весь, воодушевился, и казалось даже, что лицо его излучает свет, – я, во всяком случае, это видел и чувствовал, – но важнее всего то, что был он снова здесь, на своем месте, будто никуда и не уезжал вовсе, – и он сумел это сам осознать, сумел и передать слушателям, и все это поняли и оценили.

А рядом со мной сидела Ева, вся в белом, как фея, сияла своими киммерийскими очами и радовалась за мужа.

И еще рядом с нами сидела Лена Домрачева, приехавшая из Германии, где она живет уже десять лет, старинная общая наша приятельница, тоже из числа старых коктебельцев, по существу здесь, в Доме Поэта, еще при Марии Степановне, выросшая, знающая о Коктебеле все, сотни раз исходившая все окрестности, напитанная и поддерживаемая в жизни именно коктебельским духом. Где она только ни была, какие аналоги Коктебеля ни пыталась найти, а не получалось, не было никаких подобий и быть их не могло, – вот и тянет ее сюда из года в год.

И вообще вокруг, стоило только повнимательнее оглядеться, обнаруживалось предостаточно хороших людей.

Борис, как и сообщил мне заранее, сказал важные для него слова обо мне, о моей поэзии. Не стану их пересказывать. Это были действительно хорошие слова.

Я, как и обещал ему заранее, прочитал два стихотворения из «Скифских хроник», написанных в Коктебеле.

Мне поаплодировали. Кто-то фотографировал.

Я вернулся на свое место, рядом с сияющей Евой.

Сидевший впереди Василий Асмус обернулся ко мне – и, весь лучась широко раскрытыми глазами, сквозь очки, – из зрачков, из души, – сказал мне совершенно по-детски, отрыто и прямо:

– У вас очень хорошие стихи.

– Спасибо! – ответил я ему.

И вдруг увидел – какой же это светлый человек!

Вот бывает ведь такое – свет его увидел.

Более того, я мгновенно понял: уж он-то мои стихи – понимает.

Ощущение это выразить трудно. Понимание такое – вещь редкостная. И чувствуешь его – сразу. Чуешь – правду его. Тон его. Дух его. Видишь – свет понимания. Подлинного, Человеческого. Принимаешь его – и хранишь в себе. Оберегаешь от ненужных вторжений. Защищаешь – порой как воин. Знаешь: есть понимание. И светлее с ним жить на земле.

Вася Асмус был – воплощенное в живом, в живейшем человеке, в таком, каких очень мало, в таком, которого вдруг открываешь для себя, словно великое географическое открытие совершаешь, словно материк новый открываешь, а может, и планету, звезду открываешь, и уже кажется тебе, нет, уже веришь, уже знаешь, что так вот все и должно было произойти, – воплощенное в земном, но с несомненным отношением к вселенской жизни, человеке, со светом звездным в человеке, – понимание.

Он сидел совсем рядом, чуть впереди меня. И все, совершенно все в мире – видел, слышал и понимал.