Таэ эккейр!

— К... как это? — запинаясь, вымолвил Эннеари. Лицо его побледнело так внезапно и резко, как это бывает только у эльфов. Люди бледнеют по-другому. Пожалуй, никогда еще эльфийская природа Арьена не проявляла себя так выразительно. Даже когда его сломанные кости срастались за считанные часы, его инность не была столь явственной.

— А ты на руки свои посмотри, — посоветовал Лерметт.

Эннеари обратил растерянный взгляд на свои руки, которые двигались совершенно безотчетно, как нередко случается в минуты крайнего волнения — что у людей, что у эльфов. В руках Арьен вертел какую-то веревку — по всей вероятности, обрывок пут Лерметта. Пальцы эльфа безостановочно вывязывали посольский узел — затягивали, раздергивали, затягивали вновь...

— Понял теперь? — осведомился Лерметт. — Нет? Арьен, лэн найри-и-тале! — И почему только Лерметт произнес нетерпеливое повеление «подумай хорошенько» именно по-эльфийски? — То, что ты сейчас делаешь — ведь это тоже я!

Эннеари вскинул голову. Обрывок веревки выпал из задрожавших рук.

— Это тоже я, понимаешь? — настойчиво повторил Лерметт. — Ведь ты же от меня этому научился, верно?

Арьен надломленно кивнул.

— Всякий раз, когда тебе понадобится завязать посольский узел — это я рядом с тобой, даже если меня и нет, даже если я умер, все равно это я! И когда ноги себе ломать станешь — в том или ином смысле — когда примешь на себя боль, чтобы выбраться из ловушки, это тоже я! — Лерметт говорил с лихорадочной убежденностью, быстро и горячо. — И когда надумаешь себе смастерить, как собирался, воротник с припасом и пояс с секретом — это тоже я! И когда смиришь себя прежде, чем гневаться — тоже!

Эннеари пока еще не понимал... не совсем понимал — но лицо его осветилось жадной надеждой.

— Арьен, таэ эккейр — да как я могу умереть, пока ты жив, придурок! Куда я от тебя денусь, скажи на милость? Все, чему ты от меня научился, о чем спорил со мной, все, что мы друг другу сказали и еще скажем — ведь это я с тобой, пойми же. Уйти? Ха! Как бы не так. Мы не уходим от вас навеки — мы остаемся с вами навсегда.

Эннеари открыл было рот, но так и не смог ничего сказать. Губы его дрожали.

— Когда я умру, я просто останусь с тобой навсегда, только и всего, — тихо промолвил Лерметт. — И уже никуда не уйду. Ты всегда сможешь поговорить со мной — и тебе больше не придется меня искать или ждать. Я ведь буду рядом. А что ты моего ответа не услышишь — так всегда ли меня слышно теперь, пока я жив? Хотя... а кто сказал, что не услышишь? Я буду с тобой и в тебе, навсегда, насовсем... ты только прислушайся к самому себе повнимательней — разве я тебе не отвечу?

Ренган закрыл глаза, но слезы все равно струились из-под сомкнутых век. Лавелль... Свет и Тьма, как же неистово он негодовал на друга за то, что он смертен — а Лавелль только смеялся в ответ... выходит, не зря смеялся?

Когда эльфийский король вновь открыл глаза, Арьена и Лерметта в чаше уже не было. Там был только он сам. Так всегда бывает, если закрыть глаза или отвести взгляд от чаши во время видения. Ох, мальчики...

Одна слеза упала в чашу с почти беззвучным всплеском, и вода, повинуясь приказу, исходящему из глубин памяти, зазолотилась искристым вином — а потом золото начало медленно темнеть, наливаясь алой чернотой, и на поверхности горьковато-сладкого южного вина плеснулось совсем другое лицо.

— Лавелль?! — шепнули губы короля, и он утонул взглядом в чаше, веря и не веря, плача — и все-таки смеясь. — Лавелль?!

— Да здесь я, здесь, — безмолвно ответила темная глубина чаши. — А вот ты, интересно, где шлялся все эти годы?

ЛИНГВОЭТНОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА,

составленная с использованием материалов, собранных гномом Илмерраном из клана Магейр, доктором наук и почетным доктором наук Арамейльского Университета.

Эльф сказал бы, что любой язык подобен воде — текучей на земле, летучей в воздухе и твердой, когда настает холод. Мы, гномы, скорее уподобили бы языки кольцам с драгоценными камнями: каков доставшийся тебе камень, таким будет и перстень. Какой жизнью живут те или иные народы, на таком языке они и говорят — и если в их жизни или хотя бы в их воображении чего-то нет и вовсе, то и слова такого в их языке нет и быть не может. Если само слово «снег» живет в языке, значит, говорящие на нем люди хоть раз в своей жизни сподобились узреть сие чудо природы. А если же в край, где испокон веку зайцы не водились, вдруг попадет это милое животное, именоваться ему впредь предстоит длинноухой кошкой или чем-то в том же роде — ибо слово «заяц» местным жителям неведомо.

Главное различие в образе жизни эльфов, гномов и людей состоит в продолжительности этой самой жизни. Различие это, на первый взгляд не очень существенное, и делает наши языки такими разными.