Таежная одиссея.

Мы не ответили ему. Не велико счастье жевать сухое и темное кабарожье мясо, которое по вкусу, пожалуй, последнее из дичи.

Проснулись мы в середине ночи. Подшевелив костер, все трое сидели согнувшись, дремля в полузабытьи. Иногда я открывал глаза и смотрел на небо. Освещенные светом костра, стояли на его фоне деревья, занесенные снегом. Они окружили и сторожили нас, как белесые призраки. Мороз острыми иглами обложил наш бивак. В громадном и холодном мире, лежавшем вокруг, наш костер был крохотным пятнышком, затерявшимся в его просторах.

Сонное оцепенение прошло, как только мы снова нырнули в чащу леса. Рыси удалось поймать зайца, но это стоило ей ночи, и не успела она устроиться на тревожную дремоту, как в морозном воздухе раздались голоса ее преследователей. Страх охватил дикую кошку. Чувствуя, что предстоит схватка с врагом, она собрала все силы и двинулась к родному Заячьему ключу, где спокойно прожила год, где чувствовала бы себя уверенней, решив дать бой в стенах родного дома. Зверь был могучим трехлетним самцом, с упругими и гибкими мускулами, с мгновенной реакцией. Рысь, рожденная свободной, готова была защищаться от любого насилия, как от покушения на самую жизнь.

В полдень мы увидели с хребта Мельничное. Деревушка лежала в низине, и возле нее белой лентой застыла Б. Уссурка. Разгоряченные погоней, мы выскочили на хребет и, увидев открывшуюся панораму, остановились.

Ширь необъятная, напоенная вольным, голубым и прозрачным воздухом, раскинулась далеко вокруг. Взлет лесистых хребтов и провалы долин, припорошенных белым убранством зимы, кружили голову, как хмель векового вина. Перед нами лежало вечное, непреходящее сокровище, имя которому — природа. Мудрый и вечный покой…

Сузев стоял, опершись на винтовку. Димка прислонился к дереву и задумчиво покусывал былинку.

— Мать честная, и это все у нас… — сказал он.

Сузев молчал. Из-под рваного большого треуха смотрел он, прищурившись, в морозную даль, и на его небритом лице застыло выражение какой-то сосредоточенности.

Спустившись к пойме реки, мы почти сразу же подняли рысь с лежки и, подойдя к ней на близкое расстояние, спустили собак. Потревоженный зверь уходил подножием хребта, выбирая самые заросшие места. Дважды лай останавливался, кружил на месте и вновь удалялся в глубь чащи. Рысь пользовалась буреломом и легко уходила от собак. В горячке Жулик и Волга лезли за ней на деревья, срывались и снова пытались пройти ее путем. Только Букет, с житейским опытом старого охотника, срезал в таких местах круги, находил выходной след и продолжал погоню. Мы пробежали не менее трех километров, пока наконец, лай не остановился на одном месте. Собаки плотно посадили зверя — впереди предстояла схватка. Рогульки мы вырубили заранее и плечом к плечу пошли на лай.

Рысь сидела на одном из больших островов бурелома, которые изредка встречаются в тайге. В таких местах кажется, что по ним прошелся титанический дворник, гигантской метлой подметая тайгу и сбрасывая ее мусор в одну кучу. Здесь в невообразимом хаосе перепутывается и мертвое и живое. Ободранный сушняк ощеривается острыми зубьями сучьев, перевитыми гибкими лозами лиан; трухлявая гниль валежника обманывает фальшивой опорой и грозит обрушить неосторожного пешехода. Провалившись в буреломе, можно выколоть глаза и получить опасную рану.

Увидев нас, собаки с новым приступом злобы возобновили свои атаки. Жулик подобрался к рыси метров на десять, но продвинуться дальше не смог. Оборвавшись с лесины, он продолжал злобствовать где-то уже внизу.

Ворох лесного хлама был велик — не меньше тридцати метров в поперечнике, — и согнать с него рысь шестом или накинуть петли было невозможно; для того же, чтобы разобрать завал и подобраться к ней ближе, требовался, по крайней мере, бульдозер. И все же зверя нужно было брать. Наши силы подходили к концу. Второй встречи могло не состояться.

Собрав собак, Сузев и Димка увели их за край бурелома и, укрывшись, заставили замолчать. Я остался с рысью наедине. Этот зверь не был похож на первого. Рыжевато-ржавый, с темными разводами пятен, с распушенными баками и черными кисточками на ушах, он выглядел и красивей, и грозней. Он не шипел, а кричал, начиная высокими пронзительными нотами и кончая клокочущими раскатами баса. Все время он не спускал с меня враждебного взгляда.

Прошло полчаса. Рысь начала проявлять беспокойство. Она видела перед собой только одного врага и знала, что может легко уйти от него, но инстинктивно чувствовала, что где-то рядом залегли остальные. Она не задумываясь вступила бы в смертельную борьбу с каждым из своих противников в отдельности, но здесь был слишком велик численный перевес.

Видя, что рысь не решается покинуть свое убежище, я разделся и, захватив винтовку, пошел к завалу. На середину кучи рысь забралась по стволу упавшего ильма.

Балансируя винтовкой, я двинулся тем же путем. Не спуская со зверя глаз, прошел метров семь. Рысь приподнялась, выгнула спину и, прижав уши, ощерила хищную пасть. Зверь стал опасен.