Таёжные были

К концу дня процесс копчения развился в полную силу и уже не требовал нашего присутствия и участия. К тому же дождь, робко накрапывавший с утра, к вечеру не на шутку разошёлся. Крупные капли барабанили по навесу, который в порывах ветра весь колыхался, вызывая некоторые опасения по поводу своей устойчивости. Из всей нашей компании спал крепким сном один флегматичный Толя, похрапывая в своём углу. Между теми, кто не спал, завязался разговор о жизни, о тайге. Говорил, однако, больше всех только старик:

– …Природа, она сильная, могучая. Это на первый взгляд она только красивая и ласковая. Всё даёт человеку: и мясо, и рыбу, грибы и ягоды, траву и дрова; вода и воздух – тоже от неё. Но она же в одно мгновение может и отнять у нас всё: и еду, и жильё, и даже жизнь. Мы все зависим от неё, поэтому и уважать её все должны. Любить – все любят: «Ах как красиво, ах какие ягодки вкусные!» Но не все уважают и почитают неписаные законы. Тогда природа и сгубить может. Сколько людей бесследно в тайге пропадает! Наш народ уважает тайгу, богов своих почитает, как учили нас отцы и деды, тяжёлым трудом добывали на пропитание или в казну, но лишнего не брали и нас этому учили. И она нам отдаёт свои дары. Но вот когда много берут и варварски – она противится. Это всё равно, что женщину силой заставить себя любить. В прошлом году вон там, у гольцов, – старик показал вдаль рукой, – вертолёт всё кружил. С него и горных баранов, и маралов стреляли. Кто это был, нам не известно. Но упал вертолётик-то! Закружил его вихрь, заломал винт и рухнул он на землю. Три дня искали. Пятерых нашли, и ни один не выжил. Вот так, не жадничай! Глядишь, и живы были бы те люди, если бы не пожадничали.

Старик умолк, сосредоточенно набивая трубку. Никто не проронил ни слова, все ждали продолжения. Я тоже потянулся за сигаретами. Илья, угадав мои намерения, попросил угостить сигареткой. Всем нам, видимо, понадобилось какое-то время, чтобы осмыслить сказанное, словно табак помогает закрепить единодушие, возникшее между нами в этой ночи у незатухающего даже под каплями дождя костра. Мне не терпелось спросить у рассказчика, где он руку потерял. Казалось, неудобно об этом спрашивать, напоминать, но я рискнул. Вопреки ожиданиям старик охотно заговорил:

– В начале войны многих охотников у нас оставили в тайге по брони мясо и пушнину промышлять, лес заготавливать да сплавлять, – повёл он свой рассказ, попыхивая трубочкой. – Мне двадцать три года только стукнуло. А я уже был хорошим охотником, и мне бронь дали. А весной сорок третьего по Лебедю плоты гнали. Трое нас на плоту было. Ударило на извороте в скалу, я и не устоял, рухнул в воду. Но успел выбраться сам, только руку и прижало между брёвнами. В крошево рука превратилась, плетью стала. Три дня до центра добирались – вот и загнило. Доктора и отсекли почти по плечо.

Ненадолго задумался старик, наверное, вспоминая прошедшие времена. Он открылся сейчас для меня совсем другим человеком, превратившись из маленького простодушного старичка в мужественного, крепкого и обстоятельного человека, достойного глубокого уважения. Даже про себя назвать его стариком было уже неудобно и несолидно. Хотелось назвать уже Тимофеем Силычем. Именно Силыч ему подходило, кстати. Будто сказкой повеяло о Добрыне Никитиче.

– Да, получается, Вы, Тимофей Силыч, как на фронте воевали, даже руку потеряли, – опередив меня, проговорил Владимир, которого эта история тоже зацепила за душу.

– Год заживало, не мог ничего делать – несподручно одной-то рукой, – смахнув воспоминания, продолжил старик. – Привыкал к себе новому. И охотничать, и дрова рубить, и многое другое – всему заново учился. К этому времени уже женой обзавёлся, стал её брать с собой в помощницы. Ружьё вот подобрал себе: лёгкое и надёжное. С тех пор оно со мной и живёт. С двустволки целиться не научился, да и тяжёлое оно для одной-то руки. Так и выжили. Теперь думаю, отними у меня вместо левой руки правую, также бы приноровился левой из ружья стрелять, но без охоты бы не остался. Нельзя в тайге без охоты жить. Для нас нет другой жизни. Это сейчас молодёжь больше глазом в город косит, не остаётся в селениях, тайги бояться начинают. Добрых охотников всё меньше остаётся. Больше хулиганов стало под видом отдыхающих. Браконьерят в лесах и на реках безобразничают. Раньше охотники друг друга знали наперечёт, по соседству промышляли и в чужие участки не заходили. Уважали. Зверя всем хватало. А сейчас алчность одолела людей. Много лезет в тайгу чужаков и на машинах, и на вертолётах. Кедровники рубят нещадно, сколько их уже выпластали. А ведь в тайге вся живность кедром жива. И людям на пользу. Но рубят, целыми леспромхозами рубят. Беречь его надо. Не дело это. Обидится природа, осерчает и лишит нас всего, – закончил старик тем же, с чего начал разговор, но выглядел он уже немного понуро. С некоторым недовольством, как мне показалось, стал снова раскуривать потухшую трубку.