Таежный бродяга

— Вот адрес. Значит, к девяти… Буду ждать!

Дом, в котором жила Ирина, был велик и напоминал муравейник; тут были длинные, путаные коридоры, множество дверей и беспрерывно снующие повсюду люди.

— Шумное у вас, Ирочка, жилище, — сказал я ей. — За одной дверью поют, за другой плачут. А где-то, слышно, целый оркестр грохочет.

— Так ведь это же — актерское общежитие, — пояснила она с улыбкой. — У меня муж — артист. Работает в городском драмтеатре. Ну и вот… Публика, конечно, здесь своеобразная.

Я сразу уловил, отметил слово «муж». И оно меня задело вдруг — ужалило болезненно… Почему?

И тут же я сказал себе мысленно: осторожно! Без глупостей! Не начинай новой истории, хватит с тебя старых… Думай об ужине — и забудь обо всем другом.

Ирина ввела меня в столовую. И я действительно отвлекся, забыл обо всем: увидел накрытый стол. Он был хорошо накрыт, обильно, — сплошь уставлен бутылками и блюдами…

— Сейчас, между прочим, я одна, — продолжала Ирина. — Муж в отъезде, на гастролях. И детей тоже нет — они в деревне. Так что вся семья в разгоне!

— Так у вас еще — и дети?

— А как же. Двое!

— Поздравляю, — пробормотал я кисло.

— Мерси. Но с чем же тут поздравлять? С хлопотами? Я порою так устаю, не знаю, куда деваться… А впрочем, что — об этом! Давайте-ка ужинать.

Мы уселись. И, поднимая стопку, Ирина сказала:

— Ну, за вас! За ваши успехи! За то, чтобы вы все-таки нашли то, что ищете…

Ужин затянулся надолго. Потом — уже поздней ночью — мы сидели на низкой тахте, слушали музыку. Из патефонной коробки сочился тягучий хриповатый блюз. И от тихих ритмов его, и от выпитого, и от близости женщины — у меня медленно начала кружиться голова.

Осторожно, без глупостей, предупреждал я себя заранее, еще с вечера… Но какое уж тут — осторожно! Был я молод и глуп, и сильно захмелел на этот раз. Ирина сидела рядом, почти касаясь меня плечом. Я, помедлив, положил руку на ее плечо. Еще подождал. И резким движением привлек ее к себе.

— Не надо, — проговорила она слабым голосом. — Зачем? Это все ведь для меня — не просто… Я не девочка, у меня семья. Тут через многое нужно переступить… Ах, я, наверное, кажусь тебе типичной провинциалкой!

Ирина загасила папиросу. И тотчас же прикурила вторую. Затянулась порывисто — окуталась в дым.

— Лучше останемся пока друзьями. Ну а дальше — будет видно… Ты ведь уезжать еще не собираешься?

— Да вроде — нет… Все, в общем-то, зависит от обстоятельств.

Она затихла, прислонясь ко мне. Возникла пауза. И в тишину проникло дуновение блюза; музыка была томительна, чуть надрывна…

Ирина вздохнула легонько. И потом — неожиданно — спросила шепотком:

— Кто ты, а? Откуда ты?

— Как то есть откуда, — усмехнулся я, — как — откуда? Из Москвы.

— Я не об этом…

— А о чем же?

— Я — вообще… Что-то в тебе есть такое, чего я не пойму. Какая-то тайна, что ли, какая-то скрытая печаль… Не знаю, не знаю. Словно бы ты — из другого мира.

Ну, начинается, с досадой подумал я. Как эти бабы все-таки чуют все, угадывают — удивительно! И тут же пришло искушение: «А может, хватит кривляться? Может, сказать ей правду?» Но какой-то новый, возникший из глубины голос остановил меня: «Нет, погоди. Была бы она твоя, была бы ручная — другое дело… Но пока не суетись. Самое главное сейчас — не наломать дров!»

Хмельная слабость моя прошла. Я убрал с ее плеча руку и тоже потянулся за папиросами.

— Ты в Москве чем, конкретно, занимался? — допытывалась Ирина.

— Писал — как обычно. Еще рисовал немного. Я, вообще-то, по специальности — график.

— А газету ты хорошо знаешь?

— В принципе — да…

— Так. — Она сдвинула брови, задумалась о чем-то. — Ну а почему бы тебе не поработать, к примеру, у нас в редакции, а? Ты бы согласился?

«Конечно!» — хотел я крикнуть. Но — сдержался. И проговорил с ленцой:

— Пожалуй. Если найдется такая возможность…

— Я думаю — найдется. Но сначала надо подождать, пока пройдут стихи.

— А ты уверена, что они все-таки — пройдут?

— Еще бы! Раз уж я подписала…

— Но ты же сама говорила — о сюрпризах!

— Ах, это все пустяки… Да чего гадать? Воскресенье уже — сегодня. Ночь прошла.

Ночь прошла. И актерский шумный дом спал, был тих, когда я уходил от Ирины. Только у крыльца, в лиловой предутренней мгле, бубнили чьи-то голоса… Там, судя по всему, шел диалог двух педерастов. Один был чем-то обижен — визгливо сыпал упреками, а другой оправдывался и басовито ворковал.

Я ушел окрыленный… Впереди открывались кое-какие перспективы — и оставалось только ждать появления стихов.

Я ждал их с нетерпением, с жадностью. Но и с некоторой тревогой — тоже! Я ведь знал уже себя, свою участь, и все время пребывал в сомнениях. Что-то непременно произойдет в последний момент, думал я с горькой иронией, что-то обязательно случится! Или сгорит типография, или — помрет редактор…

Утром я поспешил к киоску. Схватил свежий, пахнущий типографской краской номер газеты — развернул его с треском. И не увидел своих стихов. Не нашел их.

Нет, в редакции ничего не изменилось; типография была цела, и редактор — жив по-прежнему. Имя его, набранное жирным шрифтом, стояло на привычном месте… И только моего имени не было нигде!