Таежный бурелом

— Так точно. Полторы тысячи штыков и сто сорок сабель.

— Ого, целая бригада! Так и запишем. Каков состав?

— Около тысячи горняков с Сучана, остальные крестьяне. Шахтеры пристали ко мне в Тигровом логу, пришлось взять под свое начало. Сами просились…

— А ты, комбриг, не сумел отказать, — пошутил повеселевший Шадрин. — Правильно действуешь, Тихон. Тебе, кажется, рекомендацию в партию Суханов давал?

— Так точно!

Дубровин присматривался к вновь прибывшему командиру. Его лицо внушало доверие. Был он немногословен, резковат.

— В Никольске паника, — скупо докладывал Тихон. — Беляки обнаглели. Пришлось кое-кого расстрелять.

Шадрин вскинул голову, его глаза посуровели.

— Собственной властью?

— Создал военный трибунал из местных коммунистов, судили.

— Так…

— Иначе нельзя. В отряде сто сорок коммунистов…

Шадрин с Дубровиным переглянулись.

— Совет был не надежен: половина меньшевиков, — короткими рублеными фразами продолжал Тихон. — Пришлось перетряхнуть. Кое-кто обижается. Всю полноту власти передали военно-революционному штабу.

— А депутаты Совета как отнеслись к этому?

— Большевики и сочувствующие поддержали. Анархисты и меньшевики пытались сделать переворот, да мы их… — Тихон надавил ногтем большого пальца на стол.

— Понятно, продолжайте.

— У меня, товарищ командующий, все. Вот у председателя ревкома кое-что есть.

С дивана встал худой, узкоплечий человек — председатель Никольско-Уссурийского ревкома.

— Вопросов много, товарищ командующий, а вот главное… Жители нас припирают. Неудачную, мол, позицию командование избрало. Народ недоволен, прямо говорят: все равно отступать будут, а город сожгут. В народе появилось такое соображение, не лучше ли бой дать под Спасском.

Шадрин нахмурился.

— Выходит, своя рубашка ближе к телу?

— У нас другие соображения, — твердо продолжал председатель ревкома. — Дайте бой за городом, чтобы не подвергать артиллерийскому обстрелу жителей. Сил у вас сейчас мало: один, наверное, штык против десяти. Город сметут с лица земли. Доверие у народа потеряете…

Шадрин подошел к окну. Вдали за первой линией окопов дымили бронепоезда противника.

— Обнаглеют, если Никольск-Уссурийск без боя сдать, — заметил Дубровин.

— А нельзя ли нам здесь по-своему распорядиться? — продолжал председатель ревкома. — Вы, скажем, отходите за Никольск, укрепляетесь, отвлекаете на себя бронепоезда и артиллерию противника, ну, а мы тогда постараемся к городу никого не подпустить… Лишь бы артиллерии и бронепоездов против нас не было.

Шадрин подошел к задернутой белым полотнам карте-двухверстке и, закинув угол занавески на плечо, стал изучать предложение ревкомовцев.

— Как с оружием? — спросил Шадрин, отходя от карты.

— Создали оружейную мастерскую, куем рогатины, пики, вилы-тройчатки. Больше на рукопашную рассчитываем, на ручные гранаты да на волчьи ямы.

— Сколько дней сможете без нашей помощи продержаться?

— На Пушкинской дамбе шесть спаренных пулеметов… Попыхтят! Спасибо товарищу Ожогину, помог он нам советом и людьми, — не ответив на вопрос, сказал председатель ревкома.

Придерживая шашку, Шадрин заходил по вагону. Никольску-Уссурийску он придавал особое значение. Здесь предполагалось нанести удар превосходящим силам противника, а на линии Спасск — Свиягино — Успенка, где уже готовилась вторая линия обороны, перейти в решительное наступление. Но он отлично знал, что стойкость красногвардейцев, измученных беспрерывными сорокадневными боями, начинает ослабевать. Натиск интервентов усиливался. Появились малодушные. Все чаще и чаще раздавались голоса о бесполезности сопротивления. Этому способствовала активизация троцкистской группы, настаивающая на переговорах с консулом США Колдуэллом и командующим американским корпусом генерал-майором Грэвсом. Не было квалифицированной медицинской помощи и медикаментов. Не хватало боеприпасов, одежды, продовольствия.

Надо было поднять дух армии, показать, на что она способна. Предложение председателя ревкома облегчало решение этой сложной задачи. Командование фронтом получало резерв времени, на который при других обстоятельствах рассчитывать не могло. Тем более что Никольск-Уссурийск — город деревянный, скученный. Полсотни зажигательных снарядов с бронепоездов могли сжечь его дотла.

Ревкомовцы и рабочие делегаты ждали решения командующего. Усиленно чадили махоркой.

— Ну как, товарищ военком? — спросил Шадрин, останавливаясь перед Дубровиным.

— Радостно слышать, что народ за советскую власть. Бой, навязанный противнику жителями города, деморализует и без того колеблющихся чехов. Мы сможем поддержать этот удар.

— Предложение деловое, согласен, — объявил Шадрин.

Собрался командный состав. Шадрин изложил обстановку. Говорили мало. Предложение об отводе основных резервов к Спасску и о бое под Успенкой было принято.

Тихон отдал честь, вышел из вагона. Погнал коня в бригаду.

До утра Шадрин с Дубровиным уточняли детали нового приказа, решали вопросы организации предстоящего боя.

Когда над волнистой грядой сопок показался багровый диск солнца, командующий фронтом встал, потянулся.

— Поедем в город, поглядим, что там творится.