Таежный моряк. Двенадцатая буровая

«Работает мотор или не работает? Трясти трясет, а что-то непонятно…»

Он рывком двинул рукоять газа от себя и почувствовал мелкую тряску, от которой зашлись в щекотливом зуде ноги, — двигатель не заглох, работал.

«Теперь надо отжать тормоз и включить заднюю скорость… Да где же она, задняя скорость-то, где? Вот черт! Забыл! Ага… Вот она!»

Витька громыхнул рычагом скорости, добавил газа, кран дернулся, попятился, из пламени вылезло грузное дымное тело превентора и, чертя по земле глубокую борозду, двинулось следом, а огонь стал выплескиваться из окна кабины, будто хотел выброситься на ходу…

На ярком этом, больно режущем глаза фоне пламени, как на экране, все увидели неуклюже сгорбившееся тело Витьки Юрьева.

Вполсилы ударила запоздалая «мортира», вдребезги разнесла стекло кабины, и Витьку с головы до ног окатило водой. С ней пришло на мгновение облегчение. Всего лишь на мгновение — Витька Юрьев даже не успел испугаться предстоящего нагоняя, когда увидел, что вслед за превентором тянутся на тросах опрокинутые лебедки, до испуга в груди родилось гордое удовлетворение — он спас превентор, который ни много ни мало, а несколько тысяч стоит, этим превентором они обязательно заткнут горло фонтану, — как вдруг сзади раздалось странное, с присвистом шипение, и Витьку со страшной силой швырнуло из кабины на землю, а сверху на него выплеснулся горящий соляр. Он лежал на спине в полыхающей луже, с удивлением отмечая, что пламя лижет его одежду, его самого, что горят его руки и лужу вперехлест разбрызгивают несколько сильных водяных струй, стараясь сорвать огонь с соляра, но тот уже просочился в землю, питал огонь, как питает фитиль лампу, и ничем нельзя было выгрызть его оттуда.

Очнувшись, Витька первым делом увидел белый потолок над собой и смутно представил, что он в больнице — не мог он умереть, его обязательно должны довезти живым до больницы, а там? — там врачи из мертвых вытаскивают, ставят на ноги.

Был еще один признак больницы — тишина. На фонтане от грохота голова болела и трясло так, что зубы того гляди выскочат, а здесь тишина, настоящий больничный покой. Он увидел над собой лицо, старое, исполосованное бороздами морщин, очень знакомое лицо, — а чье? Витька узнать сразу не смог, потому что лицо тут же заволокло мутной белесой пленкой, будто полиэтиленовой клеенкой накрыто.

Васильич, звучно сглотнув слюну, в который раз вгляделся в черное, чужое лицо.

Витька шевельнул обгорелыми веками и только тут узнал деда — значит, это его лицо он видел над собой.

— Деда, это ты? — спросил он.

— Ага, — отозвался дед.

— Я в больнице? — спросил Витька.

— Нет, — дед замотал головой. — На фонтане мы…

— А почему так тихо?

— Да задавили фонтан. В тот же день, когда рвануло, а ты превентор вытащил… Накинули превентор во второй раз и как кляп забили…

— Хорошо, — сказал Витька, вздохнул глубоко, — а я на бульдозер хотел проситься, думал, работы много будет. Как считаешь, дали бы мне бульдозер, а? У меня права тракториста есть…

— Тебе не то что бульдозер, тебе орден дали, — шепотом сообщил дед. — Орден… А месторождение, мне сказали, назвали твоей фамилией, Юрьевским. Юрьевское нефтяное месторождение, вот как будет официально.

— Ну! — не поверил Витька, потом спросил, частя и путаясь в словах: — Ты не скажешь матери, а?

— Об чем? — не понял дед.

— Ну… Обжегся… Отлежусь… Главное, чтоб она не узнала. Расстроится мать, у нее сердце слабое.

Дед согласно кивнул.

— Спать хочу, — сказал Витька. — Ты иди, я один…

— Ладно, — Васильич поднялся, боднул головой воздух и, перебирая руками бревна на стене, нащупал выход, глотнул на улице свежего ветра.

Постояв так, он неровной походкой пошел к фонтану, молчаливый и отрешенный, лишь беспрерывно гонял кадык сверху вниз, сглатывая сухую, будто чем припорошенную слюну. У фонтана остановился, посмотрел, как из двух отводных труб выхлестывает нефть, а когда нечаянно наклонился, рассмотрел вдруг под ногами овальное нефтяное оконце. Нефть запеклась тонюсенькой корочкой, на которую налипли крупные песчины.

Васильич нагнулся, сковырнул пальцем корочку, под ней обнажилась темно-блестящая, уже загустевшая жижа. Он зачерпнул ее пригоршней, глянул и увидел самого себя, свое небритое старое лицо, и морщины на нем, и глаза, в уголках которых скапливались слабые слезы. Он вздохнул и проговорил, рассматривая черное пахучее озерцо, заключенное в его ладонях:

— Витькина нефть…