Таганский дневник. Кн. 1

5. Нифонтова… Странно все в жизни… Когда-то я собирал все фотографии, вырезал картинки с ее участием, следил за ней в Б. Истоке, изучал биографию, думал: на экзаменах в ГИТИС будут спрашивать о ней, об актерах… и вот мы снимаемся вместе, у меня роль главнее, но это не важно, важно, что встреча эта в какой-то степени связана с моими ранними стремлениями и она не приносит радости, удовлетворения, того же я боялся с Новиковым Б.К, но, к счастью, этого не было. Б.К только подтвердил мое сердечное к нему отношение и оправдал детские иллюзии. Не совсем точно я выразился здесь, об этом мне еще предстоит подумать и написать, как следует, это важно для меня. Артист есть артист, он тоже человек, но все равно он артист и умрет с этим званием, так уж будь любезен… «Не обмани самого себя…» Новиков не обманул меня. Нифонтова обманула — вот какое-то странное ощущение.

6. Самолет в Ленинград. Папка. В одном отделе пьеса «Живой» — главная роль, с репетиции главной роли я лечу на съемку главной роли — гордость распирает грудную клетку… но я боюсь.

7. Решил переложить на машинку «Триптих», кое-где раздаются голоса, что самая удачная — первая часть.

8. Я люблю Зайчика и мне дорог мой дом. Я не хочу отсюда ни в какое царство.

4 декабря 1967

В монахе произошла потеря святости, музыки сочинения, потеря характера, появилась жлобская, сильная циничная интонация — убрать и вернуться к первой редакции.

Теперь. В репетициях «Живого» ни в коем случае не зажиматься, не унывать, не попадать под давление, каблук режиссера, лучше меня Кузькина все равно никто не сыграет, от этого во всякую минуту проявлять уверенность и легкость, радость общения с текстом, пусть иной раз и внешнюю, ничего. И работать, работать.

По поводу Женьки[19] Высоцкий сказал мне много приятных слов:

«Ты многое играешь хорошо. И вообще, это будет для тебя событие». Так что — вперед, зазнавшимся, ловким, работающим за троих.

Вечер. Печатаю «Триптих». Бегу на «Антимиры». Репетиция — можно сказать. С богом!

7 декабря 1967

Репетиция «Кузькина». Забавно, куда-то все двинется, еще на месте все, выискивают штампы, приспосабливаются — раскусить, спорят, выясняют. Правильно, а я слушаю и ничего не понимаю. Как всегда, решают дело самые примитивные штуки — тон, качество темпераментов, язык, походка, даже мимика, глаза и т. д Но и в прямую вопрос встал о моей писательской деятельности: что сейчас начинать или, может, чего продолжить.

Вечер. Ну как же так, почему одним судьба дается праздная и счастливая, другим — серая и безызвестная. 10 лет я копчу небо столицы. На другой день по приезду сюда я думал — распечатают мои фотографии и будут их продавать за пятак во всех киосках, на всех углах столицы. Я думал, мне придется покупать черные очки и глубокую кепку, чтобы иметь возможность не быть узнанным. Сейчас я лезу всем в глаза и ищу жадно искру узнавания, но тщетно… Я подхожу к киоскам, смотрю на распродажу лиц, улыбок, причесок — эти счастливчики, которых продают, почему они достойнее меня? Вот этот нахальный, он нарочно грустный и оттого нахальный, кто он такой, откуда взялся, почему его продают, а меня нет. Я надеюсь на какую-то дикую нелепость, что вдруг увижу и свою физиономию среди распродающихся «звезд». Да! — те, кого продают, — это уже звезды, это уже слава… 10 лет я в столице, жду появления моей физиономии в киосках, а она все не появляется, а значит, и слава не приходит ко мне и меня не узнает широкий зритель… А я не из тех, кого продают, кто такие, откуда взялись? Я, как голодный пес, смотрящий на колбасу, без всякой надежды иметь ее в зубах, так я смотрю на ленты фотофизиономий звезд, среди которых жажду видеть свою и не вижу.

Я не увлекающийся человек, не одержимый… а жаль, я всегда думал, что я такой и хотел выглядеть таким, но нет… Я не могу сидеть и читать всю ночь, я обязательно буду думать: 8 часов я должен спать, я артист и должен отдохнуть перед репетицией и спектаклем, я должен быть в форме… 12 часов… я иду в постель… режим… — я слежу за собой, за распорядком дня, я думаю наперед, стало быть, я — рационалист и ничего случайного, непредвиденного со мной не произойдет, открытия исключены. Я не могу писать долго, ночью, между репетицией и спектаклем, я должен отдыхать. Для чего? Для сохранения энергии, которая на сцене перерабатывается в якобы талант… У меня все предусмотрено… Я не могу соскочить и побежать, я обязательно подумаю — далеко ли бежать, не устану ли я, не потеряю ли зря времени — и… теряю его. Я пишу, читаю, играю на балалайке, сижу с друзьями и т. д. — я все время смотрю на часы и подсчитываю минуты, выгадываю их для своего отдыха… А зачем он мне нужен, если я играю хуже и хуже.