Таганский дневник. Кн. 1

Я думаю, что короткие юбки затрудняют многим девушкам выйти замуж. Потому что стройных ног гораздо меньше, чем привлекательных мордашек. Влечение, либидо — явление физиологическое, начинающееся с внешнего обзора, это влечение, подкрепленное духовным обаянием, превращается в любовь… но кривые, худые, толстые ноги при сносном лице затрудняют возникновение либидо, а потому и любви, естественно, это не всегда, но очень часто. То же и с грудями… открытая грудь, если она красивая — влечет, но коль открыто у одной, распахнуто у всех, таков закон этой природы и недостатки все наружу. Скрытость недостатков, как и достоинств, увеличили бы стоимость женщины, не задерживала бы возникновения либидо, и ускорила бы оборот замужества. В некотором бы роде, это был бы кот в мешке, ну и что? Тем интереснее, а когда люди начнут жить, любовь либо разгорится, либо потухнет вовсе, и тут, в семье, уже другие законы, не зависящие через полгода от ног или грудей партнерши, даже происходит обратная метаморфоза. Вот что я думаю о коротких юбках.

Зайчик на телевидении. И утвержден в кино. Я рад за Зайчика, кроме того, у меня заработка не предвидится, а жить надо, и одеться надо, и кое-что купить по дому. С тещей помирились как-то само собой. Мне нравится писать в эту тетрадь. Вот уже 16 дней я записываю в нее регулярно все основные события, мысли, настроения.

КНИГА ВЕСНЫ — пока, тьфу, тьфу, тьфу — написанное соответствует названию. Мрачных, злых мыслей мало. Отец мой! Помоги мне удержать в душе моей этот весенний лад.

Вот еще что забыл записать, а важно. В трудные минуты, в период пьянства, ухода артистов из театра, или в кино, да и вообще, когда наш сильный шеф бессилен, он сетует на отсутствие общественного мнения: мало и не единодушно выступают на собраниях, мало клеймят друг друга позором, мало разоблачают друг друга — больше отсиживаются молча. То есть якобы и вроде при демократии нашего театра и т. д. люди не пользуются свободой слова. На мой взгляд, он забывает один обязательный закон диалектики: если есть общество, есть и общественное мнение, пусть только в закваске, пусть не оформлено протоколом или конституцией, — но оно есть, есть дух его… Оно спокойно на поверхности, и то до поры, до времени процессы идут обязательно, это закон.

И есть глава коллектива, то есть власть. Всякая власть с обществом находится в противоречии больше того: и власть, и общество ищут этих противоречий, ибо ими живо общество. Шеф наивно предполагает, что общественное мнение может служить ему, то есть оно вроде бы и служит, но это не общественное мнение, а инерция покорности, необходимость подчинения, самоунижение толпы перед ведущим бараном, чтобы слаще расправа над ним оказалась.

Теперь, требуется общественное мнение, он всегда повторяет при этом артистам в нужных ему ситуациях. «Это не ваше дело», «занимайтесь каждый своим делом», «ваше дело — хорошо играть», «вы бы лучше о ролях своих думали, которые у вас далеко не благополучны» и т. д. Артисту, особенно молодому, можно всегда сказать, что он плохо играет и тем самым заткнуть ему рот, отбить ему всякую охоту о чем-то еще рассуждать, это похоже на то, как если перед властью стоит электрическая машина, и если артист говорит нужное, он подключен к сети, как пошел не туда — отключается ток, и он замолкает.

20 марта 1968

— …НЕ СУДИТЕ САМИ, ДА НЕ СУДИМЫ БУДЕТЕ.

21 марта 1968

Ужасный день. Вчера играл Керенского за Высоцкого, а сегодня и вчера ночью молю бога, чтоб он на себя руки не наложил. За 50 сребреников я продал его, такая мысль идиотская сидит в башке. На репетиции, при народе постороннем, он упал.

— Идите, приведите себя в порядок, — сказал ему шеф. И он ушел, и никто не знал, куда он девался и что делает: пьет ли, спит ли? Послали в Волокаламск машину за Губенко, в Вишняки — за мной, но я, как назло, оказался в театре, и еще оговорил, идиот, условия ввода — 100 рублей — это была шутка, но как с языка сорвалось! Ведь надо же, все к одному: и Хмеля[26] нет, я еще за него играю. Боже мой!

— Высоцкий играть не будет, — кричит Дупак[27], — или я отменяю спектакль.

— Как ты чувствуешь себя, Валерий? — шеф.

— Мне невозможно играть, Ю.П., это убийство, я свалюсь сверху[28].

— Я требую, чтобы репетировал Золотухин, — Дупак. Высоцкий срывает костюм (он еще поддал, как увидел, что вовремя не дали костюм, и я с текстом):

— Я не буду играть, я ухожу… отстаньте от меня.

Перед спектаклем показал мне записку: «Очень прошу в моей смерти никого не винить». И я должен за него отрепетировать?!

Я играл Керенского, я повзрослел еще на десятилетие, лучше бы уж отменил Дупак спектакль. У меня на душе теперь такая тяжесть.

Обед. Высоцкого нет, говорят, он в Куйбышеве. Дай бог, хоть в Куйбышеве.