Таганский дневник. Кн. 1

«Валера, худсовет прошел бурно, вызвал удовлетворение обеих сторон, все почувствовали облегчение. Чувства членов вошли в противоречие: с одной стороны, вроде нравится материал и его основное направление, с другой — неожиданно нагрянул Можаев и навел некоторый испуг («Опять оставили эту Францию! Это ж никуда не годится, и автор против!»). Были и существенные соображения, которые и будут осуществлены. Мы увидимся завтра в 12. Общее ощущение — все нормально, паровоз на верном пути. Можаев, вопреки опасениям Кремнева, был грустно-задумчив, сказал, что многое очень ему симпатично и что нам нужно поработать вместе. Будь. Назаров».

28 сентября 1968

Нина! Мне уже надоело тебе говорить одно и то же. Нельзя так тараторить текст, ты не делаешь перерыва между словами и само слово выговариваешь, как от осы отмахиваешься. Такое впечатление, что ты боишься текста и стараешься от него побыстрее отделаться, как от чумы. От этого — интонационное однообразие и однообразие регистра. Все в одну дуду и каким-то глухим голосом, причем прилепившись, вперившись в партнера, а он и не смотрит в твою сторону, он лепит свое, в зал, на тысячи ладов интонируя и в четыре раза говоря медленнее тебя. Нельзя позволять себя так обкрадывать. Как зашоренная лошадь, летишь куда-то и не понимаешь, что делается вокруг, а тебя уже обошли давно, а ты и не замечаешь того.

Мне сильно тебя жалко сегодня на репетиции, ты проигрываешь партнеру и очень сильно. И ведь, если бы ты не могла, а то ведь причиной всему — твоя халатность, ротозейство и лень. Ты занята трепыханием каким-то, а не трезвым делом. Роль, как и любое дело, надо делать горячим сердцем, но трезвым, холодным умом. У тебя первого — хоть отбавляй, а второе — не ночевало. Значит, надо занимать, т. е. прислушиваться и пытаться, пытаться, не щадя живота ломать себя, и реплика за репликой, песчинка за песчинкой, междометие за предлогом строить свою роль-домик. Техника, только техника сначала, а творчество потом. Это наша типичная, актерская зараза-болезнь — выдавать результат сразу, потому что мы всегда чего-нибудь боимся, зависим и выдаем, выдаем и выкидыш получаем, вместо здорового роста.

1 октября 1968

Октябрь уже наступил!

А я заметался. Сегодня плохо спал и уже вторую ночь. Болел зуб. Начал снова. Сижу отупевший и гляжу в одну точку. Два дня защищался от пересъемки «холодной». Сегодня понял, как говорится, «сподобился». Вчера на спектакле осенило — что произошло?! Произошла потеря юмора, потеря жанра, детектива с улыбкой не получилось в этой сцене. Мы загрузили сцену тем, чего в ней нет! Все слишком всерьез, оттого она превратилась в противоположность, исчез Бог в ней, исчез юмор — Моцарт, ирония, шутка, легкость Сережкина.

2 октября 1968

Вчера вечером перебирал свои старые бумаги, никаких точных данных, точных событий… все рассуждения, все больше треп, но ведь он меня и забавлял тогда. Откуда мне было вдомек, что потом будут факты, числа дороже всего. «Лет через пять разберемся» — вот уже шесть скоро, а разобрать все труднее, труднее, чем дальше. Что за мужик я, когда от бумаг моих старых, от писем забытых мне становится слезливо-тепло, мне еще 30, а я уже весь в воспоминаниях, мне вперед идти, прорубаться к Новой жизни, а я перебираю бумаги и скулю над ними. Чертовщина какая-то.

Высоцкий уехал в Ленинград, съемок нет.

Запустили «Макенпотта». Ставит какой-то молодой парень из ГИТИСа. Хоть я был против пьесы, но когда не увидел своей фамилии в распределении — оскорбился, обиделся — забывать стали, ненужным делаюсь. Такова природа артиста, жадность, всеядность — зависимость. Пока ждет карта, надо крыть.

Высоцкий. Дня через два я и от «Макенпотта» откажусь, очень сильно поругаюсь с Петровичем.

Можаев вчера бросил такую фразу:

Чего ж он, скажут, у Любимова играет, а как один выходит, так ничего у него не получается.

Мысль обидная, но еще больше потому, что они все кругом и друзья, и прихлебатели шефа — вдалбливают ему это, льстя ему тем самым. Шеф и в самом деле думает, что мы только у него хороши.

5 октября 1968