Тагу. Рассказы и повести

— Я тоже словно брата потеряла, Джвебе.

— Как родного сына оплакивала его деревня.

— Бедный Юрий!

— Лучше бы меня убила та пуля, Инда!

— Что ты, не говори так, Джвебе!

— Лучше бы меня убила та пуля, Инда.

— Куда пошла твоя гвардия, Джвебе?

— На Гагринский фронт, Инда.

— А ты что думаешь, Джвебе?

— То же, что и Варден, Инда.

— Ты ведь гвардеец, Джвебе.

— Я солдат народа, Инда.

— Отец помирится с тобой, Джвебе?

— Помирится, Инда.

— Джвебе!

— Что, Инда?

— Что ты стоишь там внизу, Джвебе?

— Что же мне делать, Инда?

— Не знаю, Джвебе.

— Что же делать, Инда?

— Отец спит, Джвебе.

— Инда…

— Мать тоже спит, Джвебе.

— Подняться, Инда?

— Не знаю, Джвебе.

— Я поднимусь, Инда.

— Я в одной сорочке Джвебе.

— Я зажмурюсь, Инда.

— А если ты тронешь меня, Джвебе?

— Я заложу руки за спину, Инда.

— А если ты откроешь глаза, Джвебе?

— Пусть лопнут тогда мои глаза, Инда.

— А если ты все-таки тронешь меня, Джвебе?

— Пусть тогда руки у меня отсохнут, Инда.

— А вдруг ты откроешь глаза, Джвебе?

— Тогда я ослепну от счастья, Инда.

— Ну, так не поднимайся, Джвебе.

— Почему, Инда?

— Не знаю, Джвебе.

— Я поднимусь, Инда.

— Нет, нет, Джвебе.

— Так что же мне делать, Инда?

— Не знаю, Джвебе.

— Что же мне все-таки делать, Инда?

— А если отец услышит, Джвебе?

— Ну что же делать, Инда?

— А если мать услышит, Джвебе?

— Что же делать, Инда?

— Поднимайся, Джвебе.

— Я поднимусь, Инда.

— Только не гляди на меня, Джвебе.

— Не буду, Инда.

— Только не трогай меня, Джвебе.

— Не трону, Инда…

Пицунда — Тбилиси, 1970

Перевод Э.Фейгина

СМЕРТЬ В КАНАВЕ

Да, было времечко! Караман выходил на люди в новенькой чохе, щеголевато перетянутой узким поясом, с богатой серебряной насечкой и с кинжалом. Тогда он подражал дворянам, теперь приходится подражать мужикам. Что делать? Такова жизнь. С мужиками — по-мужичьи. Вот и одеваться перестал по-старому.

И несмотря на это, он все такой же: статный, будто отлитый для чохи. Движения резкие, порывистые, скупые. Маленькие, черные как смоль глаза — почти без ресниц — жестоко и бесстрашно смотрят с чисто выбритого лица. Правая бровь рассечена. Без этого воинственного шрама трудно представить Карамана, — так удачно довершила сабля его облик. Короткая поношенная чоха расстегнута, башлык на плече, а пояс с кинжалом под чохой на архалуке. И ходит он уже не гордо выпрямившись, как бывало, а чуть сгорбившись. И все же резко выделяется среди односельчан. Сторонились его. Словно колючка в глазу, беспокоил он родную деревню.

"Увидевшему сову все когти ее мерещатся, — думал Караман, приглядываясь к окружающим его людям. — Так и со мной вышло. Совой я стал для них".

Почему? Ведь здесь он никому не причинил зла. Это было его правилом: к своей деревне не прикасаться. И не касался, а дурная слава не покидала его. По правде сказать, он до сих пор мало сокрушался об этом. Пусть думают и говорят о нем, что угодно. Так и жил: ни друзей, ни близких.

Необычайные повороты его жизни были похожи на сказку. На старой его чохе еще не изгладились следы от георгиевских крестов, а он уже почти ничем от мужика не отличается. Впрочем, и село стало другим. Караман все воспринимал спокойно.

— Время принесло, время и унесет, — говорил он себе.

Но, странное дело, то, что принесло новое время, с годами не уходило, а крепло и — главное — имело тысячи и тысячи сторонников. Год от году Караман все более убеждался, что его время прошло и, кажется, никогда не вернется. Все чаще стал он рассуждать так: "Я должен выбрать какой-нибудь путь: или туда, или сюда. Сегодня меня избегают, завтра совсем отвернутся, и тогда будет поздно. Судьба мне никогда не изменяла, но шутить с ней нельзя".

— Везучий! — говорили о нем крестьяне. — Теперь-то живет, как волк… А ведь было время, когда счастье ему улыбалось…

…После долгих колебаний Караман решился вступить в колхоз.

В знойный полдень шел он по горячей дороге, и пыль, потревоженная им, долго висела в воздухе. Засуха длилась уже целый месяц. Что ни утро, над не успевшей еще остыть' землей поднималось жаркое солнце, ни единое облачко не заслоняло его до заката. В полдень, когда жара делалась невыносимой, люди, скот, птица прятались в тень. На улицах — ни души.

Караман шел с непокрытой головой. Лицо — мокро от пота, болезненно сощурившиеся глаза помутнели. В одной руке — трут и огниво, в другой — набитый чубук. Кто бы подумал, что когда-нибудь он возьмет в рот вонючую глиняную трубку! "Да, коли медведь подмял, зови его батькой, — думал он. — Эх, одолели тебя, Караман!" И он вспомнил старинную сказку…

Некий могущественный государь выступил с войском в поход на врага. Девять тысяч верблюдов везли царскую кухню, еще девять тысяч верблюдов были нагружены снедью. Но вот битва проиграна, и царь, неузнанный, попал в плен. Его привязали у конюшни, как простому воину принесли на обед котелок супу. Подбежала голодная собака и сунула морду в котелок под дужку, Царь испугался, что собака съест его жалкий обед, и закричал. Собака рванулась, котелок повис у нее на шее, и она убежала. Царь горько рассмеялся:

— Мою кухню везли девять тысяч верблюдов, а теперь ее унесла одна собака…