Таящийся ужас 2

Гроза уже утихла, когда колокол зазвонил снова. На сей раз его услышали одновременно несколько человек — услышали и определенно рассердились. В самом деле, было ведь всего два часа ночи, но Дэнис не знал об этом, а если бы и знал, ему было на все наплевать. Теперь его гул заметно окреп, подпитываемый отчаянной силой истомившегося бедой человека, который этим звоном молил их о спасении.

Настоятель церкви, викарий и местный полицейский стали гуськом подниматься на холм, направляясь к кладбищу, и почти одновременно увидели звонящий колокол и дергающуюся цепь.

Поначалу они подумали, что это одно из последствий минувшей грозы, а полицейский предположил, что, возможно, здесь как-то сказалось воздействие подземных вод, хотя голос его при этом звучал отнюдь не уверенно. Не оставалось ничего иного, кроме как спуститься и посмотреть, в чем там дело, хотя ни одному из них эта идея не пришлась по вкусу. В самом деле; почти середина ночи, кладбище, а колокол этот, хотелось им то признавать или нет, был отголоском живых мертвецов.

Викарий оказался самым практичным человеком и предложил отцепить у колокола язык, но полицейский вспомнил про служебный долг и настаивал на проверке. Потом все согласились, что надо бы позвать тетку Дэниса. Та с явной неохотой покинула постель, после чего странная процессия, вооружившись фонарями и дубинками, отправилась выяснять причину разбудившего их шума.

Они торжественно миновали старые дубовые двери и по осклизлым ступеням стали спускаться к склепу — малоприятному и редко посещаемому даже в лучшие свои времена месту, последнему приюту местной знати. Пройдя по выложенному каменной плиткой коридору, они наконец оказались перед массивной стальной дверью.

То, что последовало за этим, сильно огорчило всех, кроме, пожалуй, самого Дэниса. Когда дверь распахнулась, все увидели Дэниса, шаткой походкой приблизившегося к порогу, — дикого вида фигура в изодранном саване, ногти на руках содраны до крови от бесконечных попыток соскоблить с пола мох, а его речь… особенно когда он обращался к собственной тетушке… одним словом, сплошная брань и непристойности.

В сильном смущении они проводили — почти донесли — его наверх и уложили на диван с пурпурной обивкой, а настоятеля церкви попросили быстро сбегать за местным доктором.

Именно тетушка Дэниса первой обратила внимание на предмет, который ее племянник сжимал в руке. Это был обломок кости, с одного конца которого свисал большой кусок частично отделившегося от нее мяса с торчавшими в двух или трех местах порванными сухожилиями.

Кладбищенскому сторожу поручили весьма малоприятное дело: восстановить по возможности остатки лежавшего в склепе гроба бабушки Дэниса, после чего сложить в него оторванные, но не до конца пережеванные куски ее плоти.

Решено было сохранить всю эту историю в полной тайне — с этим согласилась даже тетушка. Дэнис, который всегда относился к покойной бабушке без особого почтения, доходчиво объяснял всем и каждому в отдельности, что очень многим обязан бедной старушке, и с этих самых пор не скажет о ней ни единого дурного слова.

В конце концов, он самым чудодейственным образом вернулся к жизни — неожиданно… после сытного ужина.

Дэвид Лермонт Эйткен МГНОВЕННЫЙ РАЗВОД

Холодные губы, груди нагие,
Бриллианты сверкают в дивных кудрях;
Ступила по комнате — мысли живые
Затмили словами беззвучными страх.
О вечной любви шелестели те звуки,
Но… мертвый лежит он — свободна она!
Взлетели, взметнулися нежные руки,
Как ласково шепчут в камине дрова…
Но, чу, застонал он — и снова смятенье,
Рассудок хладеет, нет сердца в груди.
Метнулась наверх — лишь в молитве спасенье,
Язык обезумевший молит: «Прости…
Прости, что удар мой тогда был неточен,
Теперь же не дрогнет в ладони топор».
Единственный взмах — словно лезвие в ночи —
И вмиг растворился в беспамятстве он.

Прилепи к стене улыбку

Джон Кифовер ПРИЛЕПИ К СТЕНЕ УЛЫБКУ

Теперь ничто не мешало ему вознестись ввысь, гордо воспарить над землей и взглянуть на окно того самого дома, к которому он держал сейчас путь. А ведь именно в этот миг, за темокном, в тойкомнате находилось нечто такое, о чем он раньше не мог даже мечтать, — к тому же оно было значительно прекраснее всех прилепленных к стене улыбок.