Таким образом, последовательность подобных хаотичных убийств я устанавливал и определял исключительно по собственному усмотрению. И в самом деле, смерть наступала то в центре города, то на окраине, то в Барбэнке, а то за городом, где-то на севере. Поистине совершенный разброс целей. С широким размахом и, так сказать, по кругу. У себя в полицейских участках они, конечно же, втыкали в карту города булавки с флажками, стремясь каким-то образом выявить почерк убийцы.
Ну что ж, пусть ищут мой почерк! Пусть ломают себе головы и опрашивают сотни соседей на мили вокруг в поисках мотива, выявляют потенциальных и реальных врагов жертв, устанавливают, кто же это все подобное мог совершить. Пусть себе ищут. Генри Петерс обладает почерком, недоступным их пониманию.
Последний свой удар я нанес 18-го декабря, через две недели после того, как начал всю эту кампанию, повергнувшую город в состояние паники.
Но прежде, 17-го, я сел отобедать с миссис Петерс.
Блюда подавал я сам. Обычно вклад миссис Петерс в наши вечерние ритуалы заканчивался приготовлением пищи, если, конечно, это можно было так назвать. Но в остальном все заботы ложились на меня. Я подал суп, потом рыбу и, наконец, горячий крем. Расправившись с каждым блюдом, она протягивала мне тарелку из-под газеты, которую держала в руках. Покончив же с газетой, она попросту швырнула ее на пол.
— Ну? — спросила она, отправляя в рот последнюю ложечку с кремом.
— Что «ну», Рита?
— Что сегодня случилось?
— Сегодня? Да так, все как обычно. Ничего особенного. Старая миссис Кэнфилд из музыкального магазина считает, что у нее в носу опухоль.
— Она у нее там с самого рождения.
«О Боже!» — подумал я. В юности мне всегда казалось, что у нее такое чудесное чувство юмора. Мне стыдно за свою юность.
— Что еще? — спросила она.
— Ничего.
Миссис Петерс откинулась на спинку стула и с любопытством посмотрела на меня.
— Миссис Кэнфилд, миссис Кэнфилд… знаешь, я бы ей сделала вот так, — она провела пальцем себе по горлу. Но потом поступил тревожный сигнал: она улыбнулась. — А кстати, сколько лет этой миссис Кэнфилд?
Я никогда не ошибался в интонациях ее голоса. На сей раз в нем слышалась хитрость, грязное подозрение. Я решил не отвечать сразу, ибо уже почувствовал подступ застарелой болезни — першение в горле. Но в конце концов все же ответил:
— Миссис Кэнфилд… на мой взгляд… ей лет семьдесят. Она уже… бабка… причем неоднократно. — Мой слабенький голос (я согласен, он
Но могла ли она знать, как першит у меня в сердце от ненависти к ней? Она никогда не догадывалась даже о моих более явных эмоциях; ей доставало ума Докопаться только до самых зачатков моих мыслей. Про себя она называла это моей
Она продолжала:
— Так что же? Для тебя нет слишком старых женщин, не так ли, Кролик? Я подмечала, какие взгляды ты бросаешь на знакомых мне бабушек.
— Рита, прошу тебя…
— Ха!
Она отвалилась от стола. Мне-всегда было нелегко скрыть свое отвращение по поводу этой в высшей степени неженственной манеры поведения за столом — когда она буквально отваливается от него, издавая немыслимые звуки визжащим под ней стулом. Впрочем, ее манеры не всегда были такими, столь подчеркнуто резкими. Мне даже вспомнилось, сколь женственна она была в годы своей безмятежной юности. Что же так изменило ее? Что превратило ее в женщино-мужчину?
— Кофе, — проговорила она и приложила к губам два пальца, явно готовясь громко рыгнуть.
— Все готово.
Я поднялся из-за стола и побрел на кухню.
Я умышленно привел этот разговор за обеденным столом, чтобы вы представили, какого усилия воли мне стоило сдержаться и не убить ее в тот же вечер. Она заслуживала того, чтобы умереть сразу на месте, вы согласны? Что ж, в таком случае вы более импульсивны, нежели я. Как я уже упоминал, я человек достаточно педантичный, так что убивать ее в тот вечер не стал. Признаю, такое желание у меня возникало. Две синие чашки на двух синих блюдцах словно поджидали меня. Я наполнил их дымящимся кофе. На верхней полке кухонного шкафа, в потайном месте покоилась пробирка… мне стоило лишь дотянуться до нее. Но я стряхнул с себя это оцепенение и лишь сжал зубы. Благоразумие…