Тайфун

— Страшная история — про то, как дочь чуть отца своего не погубила, — отвечал Сык, схватив грязными пальцами большую щепоть риса и отправляя ее в беззубый рот.

На некоторое время он замолчал, увлеченный едой. Насытившись, продолжал:

— Да, в Хайтиене это случилось, еще до начала войны с французами. Жил там некий Фан, работал на французском проволочном заводе, а когда французов коммунисты прогнали, пошел к новым хозяевам служить, но пришлось ему вместе с семьей перебраться в деревню. Дочери этого Фана было тогда лет двадцать, и славилась она на всю округу красотой…

— А что же в ней было такого? — перебили старика.

— Как что? Стройная, белокожая, волосы блестящие, зубы белые, шея длинная — что ни возьми, не как у всех. Теперь таких нет! — Сык встал и начал расхаживать перед своими слушателями. — А носила она босоножки на высоком каблуке, нарядное платье и белые брюки из шелка. Гордая была, не хотела с деревенской жизнью мириться. Из-за каблуков у нее и походка была гордая, — и Сык, выпятив грудь и оттопырив тощий зад, изобразил, как ходила красавица.

Молодежь весело смеялась. Кто-то из парней предложил старику сигарету. Сык закурил.

— Что же дальше было, дедушка? Как она своего отца загубила?

— Не торопите, дойду и до этого. Жила, значит, она бездельницей. Ничего не умела, даже креветок почистить. Только причесывалась да наряжалась. Еще любила поесть хорошо. Да кто этого не любит, интересно узнать!.. — Тут ему протянули гроздь бананов. Старик быстро и с удовольствием съел их и продолжал: — Пока отец ее работал, она могла позволить себе так жить. Но потом что-то с ним случилось — кажется, заболел он — и пришлось всей семье сесть на рис да бататы. Об их беде узнал местный кюре и сказал, что поможет несчастным. Пригласил он эту красавицу в приходскую школу учительницей. Она согласилась, первое время даже нравилась ей эта работа. Но однажды она не пришла домой ночевать, а родителям сказала, что у нее в школе есть комната, и с тех пор домой стала заходить только в гости, мать с отцом проведать. Скоро в деревне заметили, что учительница стала одеваться лучше, чем в прежние времена. Тут в деревню стали возвращаться люди, бежавшие из этих краев во время войны. На рынке появилось много всяких вещей, которые люди меняли на еду. А красавица учительница стала скупать эти вещи, часы, драгоценности, золото…

— Откуда же у нее столько денег? — спросила какая-то девушка.

— Известное дело, от солеваров, которые получали большую зарплату, и от всякого другого народа, у которого было чем платить за красоту. Когда отец узнал про то, как зарабатывает эту роскошь его дочь, он рассердился, велел ей вернуться домой и бросить проклятую приходскую школу.

— Если ей так платили, значит, она хорошо детей учила. Напрасно отец попрекал ее этой благородной работой.

Сык ухмыльнулся.

— Глупые вы еще. Учительство было для нее прикрытием, а главная работа состояла не в этом.

— В чем же?

— А в том, о чем вслух не положено говорить! И дочь так в этот разврат втянулась, что отказалась вернуться к отцу с матерью. И были у нее умные друзья и покровители. По их совету она сунула отцу в карман трехцветный французский флажок и написала донос в милицию, что некий Фан — ее отец то есть — шпион и работает на империалистов, а доказательство — этот самый флажок, и Фана арестовали…

— Кто же были те люди, что испортили жизнь и этой красивой девушке, и ее отцу с матерью? Может, и мы их имена слыхали? Почему вы их не называете, дедушка?

— Потому что один из них еще живет, кровь у людей сосет. А сейчас он в двух шагах отсюда — важный такой патер… Он меня ногами вчера бил, кусок хлеба отнял последний… — И Сык заплакал горькими пьяными слезами.

Он встал и шатаясь побрел от них, и опять пошел по деревенским улицам, кричал и ругался так громко, что его было слышно на каждом дворе.

Вдруг дорогу ему преградила торговка Лак.

— Как не стыдно тебе, старик, ругаться! Налил глаза и несешь чепуху…

— Налил, не налил — дело мое! И не пьяный я вовсе, а обиженный!

— Ты что же, не знаешь, что терпение да смирение — главные добродетели? Нет в тебе разума и благодарности, хоть и дожил до седых волос…

— Благодарности — кому и за что? — Сык задрал подол рваной рубахи и обнажил впалый живот. — За то, что весь в синяках от моих благодетелей?!

— Хватит безобразничать, — строго сказала торговка. — Хочешь рис есть и вино пить, научись благодарить людей, которые тебя кормят. А болтовню брось!

— Все, что я ем и пью, — возмутился Сык, — я своим горбом заработал.

Лак решила действовать решительнее.

— Слушай, старик, опусти рубаху, кончай орать и иди домой отоспись. Смотри, узнают про твои слова Хап, Мэй или Нгат, несдобровать тебе.

— Вот оно что? — заорал Сык и затряс тощей бороденкой. — Угрожаете, значит? Ах они, ублюдки! Пусть только сунутся ко мне — все расскажу. Поглядим, как ваш бандюга Мэй запоет. Тиеп вернулся, кое о чем уже догадывается, только не обо всем. Я ему помочь могу…

Лак испуганно огляделась и зашептала:

— Прошу тебя, замолчи! Иди домой, я тебе вина сейчас принесу.