Тайфун

— Ваше дело, куда вам идти, а мальчишку оставьте! А ну, марш в церковь! — теперь он кричал на Хоая. — Я тебе покажу, паршивец, как жаловаться!

— Разве вам не известно, что истязать детей недопустимо по закону? — строго спросил учитель. — Я запрещаю вам это делать, не то…

— Смотрите, какой законник нашелся! Безбожник, стоит возле храма да еще безобразничает! Может, ты против нашей религии? Может, хочешь помешать нам выполнять свой долг перед богом?!

Сык ловко перевел разговор в другое русло — теперь все грозило обернуться настоящим скандалом. Возле них уже останавливались люди, возвращавшиеся с полей, и с любопытством наблюдали за происходящим. Вдруг из толпы раздалась грубая ругань.

— Что за наглец оскверняет храм божий?! Дать ему по шее, чтобы дорогу сюда забыл! — это орал Мэй, один из проходимцев, подвизавшихся в церковном хоре.

Тиеу даже оторопел от неожиданности — он оказался один против толпы злобно настроенных людей, хотя ничего плохого им не сделал и не собирался задевать их религиозные чувства. Увидев, что учитель растерялся, Сык схватил Хоая за руку и потащил его к своей пристройке, крича по дороге:

— Убирайся, безбожник! Уходи, пока цел!

И вдруг над толпой раздался чистый, звучный голос, достаточно громкий, хотя и старческий, заставивший людей повернуться и умолкнуть:

— Недостойно разговаривать служителю церкви так грубо! Разве этот достопочтенный господин обидел кого-нибудь?

Лицо Сыка выразило страх, хотя злоба еще искажала его черты. Он отпустил мальчика и склонился в почтительном поклоне. Тиеу увидел старика с белой, словно хлопок, бородой, спускавшейся чуть ли не до колен. На круглом, морщинистом, кирпично-красного цвета лицо старца выделялись ясные глаза, прикрытые очками в простой оправе. Старик опирался на палку, но при этом совсем не сутулился. Поверх длинной черной сутаны на широкие плечи его была наброшена короткая шерстяная куртка. Старик был обут в грубые носки и матерчатые тапочки. В левой руке он держал широкополую черную шляпу. Тиеу слышал про старого монаха, недавно пришедшего сюда и жившего где-то неподалеку, и хотя увидел его впервые, сразу почувствовал к нему глубокое уважение. Старец улыбнулся, показав два ряда крепких зубов, выкрашенных в черных цвет, и спокойно проговорил:

— Мое почтение, господин учитель! Ступайте домой без опаски, никто не тронет вас.

Потом старик приблизился к Сыку и, чуть ли не тыча суковатым посохом ему в лоб, сердито проговорил:

— Не годится, любезнейший, так кричать у ворот божьего храма. И можно ли поносить уважаемого человека?

Насупившийся Сык молчал, а старик взял за руку Хоая и легонько подтолкнул его — беги, дескать, мальчик, домой. Затем монах обратился к стоявшим вокруг людям:

— Ступайте к своим семьям, дети мои. Там вас ждут, там вы нужны. К чему терять время попусту?

И, постукивая посохом о землю, старик отправился по дороге в соседнее селение. За ним шагал мальчик-послушник, несший под мышкой большой черный зонт, а в руке небольшой сундучок. Старик шел неспешной, уверенной походкой. Люди молча смотрели ему во след, как зачарованные.

Сык наконец пришел в себя, поднял голову и, сверкнув глазами, с ненавистью прошипел сквозь зубы:

— Тоже святой отец! Коммунист проклятый, убивать таких надо!

2