Тайфун

Старика, который вмешался в скандал между Сыком и учителем, звали Лам Ван Тап. Ему исполнилось уже сто шесть лет, и до недавнего времени был он в здешних краях священником. Старик не помнил, где родился, знал только, что произошло это еще в правление короля Ты Дыка[15]. Родители его были католики, и в пору гонений на католическую церковь им пришлось скрываться в горах провинции Ниньбинь. От отца юный Тап научился искусству врачевания. В те трудные времена он лечил детей всей округи и этим зарабатывал на жизнь. После долгих лет изгнания Тап перебрался в округ Фукняк. Как раз в это время французы захватили Вьетнам и подчинили себе династию Нгуенов. Начался расцвет католической религии, еще недавно находившейся под строгим запретом. Должность королевского наместника и командующего войсками в приморском районе получил некто Чан Лук, бывший монах, заслуживший милость французов тем, что показал их войскам дорогу на Бадинь. Во власти предателя, именовавшегося теперь прелатом Шау, оказались судьбы тысяч и тысяч людей. Новоявленный наместник отличался непомерной жестокостью и алчностью, хотя в уме ему нельзя было отказать — из-под черных лохматых бровей, сверкая, глядели все видящие и все понимающие глаза. Кроме того Шау был еще тщеславен: он желал при жизни поставить памятник себе и в то же время замолить грехи перед всевышним, ведь немало было пролито им крови на пути его возвышения. Вот потому и решил он воздвигнуть в Фатзиеме величественный храм, такой огромный, какого еще не строили во Вьетнаме, — пусть навсегда останется память о нем среди потомков. Говорили, что храм он приказал построить на том месте, где ранее собирались сооружать королевский дворец и где был заготовлен уже материал, обтесанный камень. Поэтому строительство шло очень быстро. Работы велись по чертежам, составленным самим Шау, под руководством нескольких французских инженеров. На строительство согнали несметное количество людей. Под дулами винтовок их заставляли трудиться от зари до зари, таскать и поднимать непомерные тяжести, и многие, надорвавшись, умирали. Не сосчитать, сколько людей погибло от голода и болезней, — отец Шау не жалел своих рабов.

Тогда еще молодой Тап насмотрелся на эти зверства и помнил их потом всю жизнь. Он видел, как провинившихся закапывали в землю, как солдаты избивали связанных по рукам и ногам людей плетьми, пока несчастные не истекали кровью, — этой кровью, кажется, омыт каждый камень в храме Фатзиема. Но явственнее всего запомнился ему тот вечер, когда в дом его принесли человека сразу после экзекуции. Спина несчастного напоминала изрубленное мясо. При свете фонаря Тап вгляделся в лицо умирающего и не мог сдержать крика отчаяния: перед ним лежал хозяин того самого дома, в котором в годы преследований скрывалась семья Тапа. Умиравший выговорил всего несколько слов: «Не забудь, что я был добр к вам… похорони…» — и его не стало. Сердце Тапа разрывалось от нестерпимого горя. Он потерял веру в добрых и человеколюбивых господ, увидел в них порочных и жестоких правителей-преступников, и понял, что религией может быть только вера в добродетель, а не в людей, надевших маску добродетели.

В то время Тап изучал конфуцианство, готовился сдавать экзамены на чиновничью должность. Однако по настоянию отца пришлось поступить в семинарию, и тогда он стал достойным, правоверным служителем церкви. После окончания семинарии Тап получил место кюре. Вера его была глубокой, но это не мешало ему любить родину. Именно по этой причине Тап презирал и старых и новых хозяев страны — королевский двор и французов. Колонизаторы оказались ничтожными, суетными людьми, которые, помимо корысти, более всего пеклись об установлении и поддержании строгих сословных и кастовых различий. Даже в церкви они создали жесткую иерархию. Так у священника-европейца в услужении были и собственный повар, и четверо-пятеро слуг, а священнику-вьетнамцу разрешалось иметь всего лишь одного слугу. А ведь служители веры, надо понимать, равны перед богом и между собой! Но какое может быть равенство, если европеец сидит в бархатном кресле, ест с серебра, пьет из хрусталя, а вьетнамец, словно нищий-побирушка, примостился у ног европейца на циновке и кормится объедками с барского стола?.. Не видел Тап ничего привлекательного и при дворе Нгуенов. Королевские прихвостни славились продажностью, лицемерием и первыми нарушали самые святые законы страны.