Тайга мятежников любит

Протяженность железных дорог Российской империи – 76 тысяч километров. Порой Субботину казалось, что из этих тысяч они не пропустили ни метра. Куда едут? Где начало того конца, которым оканчивается начало? Однообразные пейзажи – поля, помеченные тропками, прошлогоднее сено в скирдах, чахлые деревни. На станциях и полустанках – тревожная тишина. Чехи в крупных городах, но пути свободны, да и основные силы мятежников сосредоточены пока на западе, на восточном направлении – лишь несколько эшелонов в наиболее значимых пунктах. В Петропавловске дежурный старичок с красным жезлом потребовал остановки. Закрыли теплушки и, когда патрульные в чужом обмундировании, дыша перегаром, стали интересоваться, что везет состав, быстро их перестреляли и обрядились в форму каких-то Карелов и Збышеков. Путейский работник, по младости лет симпатизирующий большевикам, перевел стрелку в нужном направлении. Дальше затруднений не испытывали. В Омске приветливо махали «своим», в покрытом копотью Чулыме прогулялись по перрону – дабы не забыть, какая она – мать сыра земля. Новониколаевск, Ачинск, Красноярск, где поцапались с начальником станции, почему-то не пожелавшим пропускать состав. Пришлось объяснять. Под монотонный стук колес ползли часы и дни. Время спрессовалось вдоль узкой ветки Транссиба. Люди дурели от безделья, заканчивалось топливо для питания парового котла…

Неприятности начались верст за семьдесят до Тулуна – в Турове. Пустынный полустанок, бараки, тупиковая ветка вдоль полотна и какой-то хутор в отдалении. Черный, как негр, помощник машиниста выпал на перрон, объявив, что нужна вода, а на этой промежуточной станции как раз имеется подходящая система водоснабжения. Вылезали чумазые чекисты, осуществляющие контроль за бригадой машинистов. Инкрустированные часы на гайтане[3], еще в прошлом месяце принадлежащие некоему штабс-капитану Бузыкину, показывали три часа дня. Повезло – диспетчер на станции не испытывал симпатий к отжившему режиму. Связь имелась во все стороны. Выкатился эдаким колобком, засиволапил к Субботину, в котором по наитию распознал старшего, забормотал, проглатывая звуки. Сдержался, не пристрелил со злости информатора, хотя рука уже тянулась к «маузеру». Выть хотелось от отчаяния… Белый отряд полковника Старостина, усиленный «военно-служивым сословием», выбил красных из Иркутска! Ревком разгромлен, чекистов вешают на столбах! Но это еще полбеды. Зажиточные горожане, обиженные Субботиным, тут же кинулись в контрразведку, и меры приняли. Откуда беляки узнали, что эшелон добрался до Урала, развернулся и покатил обратно? Бессмысленно гадать. Начальник станции в Красноярске (и почему он его не пристрелил?) телеграфировал в Иркутск, что состав из двух вагонов проследовал на восток. Терпения у белых не хватило (или подзуживал кто) – снарядили встречный состав, набили солдатами, пехотную трехдюймовку загрузили на платформу, и на перехват… Десять минут назад белые прошли Тулун. До Турова им верст семьдесят. Через час с копейками будут здесь…

Субботин угрюмо рассматривал выцветшие, пожелтевшие, серые от грязи и усталости лица своих людей. Рыжий Алцис, демонстрирующий невозмутимость, Рыбский побрякивал бонбоньеркой, в которой вечно таскал жженую карамель, озадаченный Петруха Макаров, Канторский, Арцевич, Ахматулин, желтокожий карым[4] Масалкин. Гасанов со злобной рожей Чингисхана пытал ромашку, отрывая от нее лепестки…

– Товарищ Субботин, нужно прорываться на восток, – мрачно вымолвил Алцис. Все понятливые посмотрели на него с жалостью – дескать, мудрость, как и черепаховый суп, не всем доступна.

– У них пушка, – озвучил невеселую мысль Рыбский, – шмальнут по локомотиву – и привет. Да и куда на восток? В Иркутске белые.

– В Верхнеудинске нет белых, – переметнулся к Алцису Гасанов, – пробьемся через Иркутск…

– Товарищи, вы вконец охренели! – запротестовал морщинистый и малорослый Вялых. – Через Иркутск не пройдем – это дохлый трюк! В Красноярске нет белых! Переставляем локомотив – и в Красноярск!

– Чехи уже в Красноярске, – буркнул Канторский, – пока доедем, такое начнется – вся нечисть белопузая из подворотен повылазит…

Подраться, впрочем, не успели.

– Мудрецы, вы вконец перемудрили, – забормотал Арцевич, – это же бабушка надвое вилами по воде…

– Молчать! – рявкнул Субботин. Кровь отхлынула от лица. Он уже принял решение – заведомо непопулярное, трудное, чреватое неопределенностью, но ЕДИНСТВЕННО ВЕРНОЕ. И так посмотрел на товарищей, словно стал испытывать к ним острую неприязнь. Илюши Муромцы, мать их… безбожники святые. Провалялись тридцать три года на печи, поднялись, послужили киевским князьям… Уставились на него, как магометане на Мекку.

– Слушай сюда, – процедил Субботин, – вагоны в тупик – и чтобы через пять минут вся эта хренова станция стояла на цырлах! Десять человек – на хутор… сам пойду, все подводы, всех лошадей – конфисковывать именем советской власти! Всех сопротивляющихся, несогласных, утаивающих – расстреливать на месте!