Тайга (сборник)

Раздев догола, труп закопали в конце палатки. Землю притоптали и покрыли мхом. Все обитатели палатки были предупреждены – молчать! А если кто донесет охране, то последует туда же, куда и грузин.

Дня три все было тихо. Говорили, что убийцы даже хлебный паек получали на покойника. А однажды утром в палатку ворвались собаки овчарки и человек десять охранников с наганами в руках. Охранники были слегка пьяны, от них попахивало одеколоном (на Печоре частенько пьют одеколон, за отсутствием в продаже спирта).

Собаки лаяли и рвались на привязях. Стреляя из наганов нам под ноги, охранники сбили арестантов в плотную толпу.

– Где убитый? – громко спросил командир.

В ответ – ни звука в наступившей тишине.

– Я спрашиваю: где убитый? Не знаете? Кто убил грузина? Тоже не знаете? Хорошо! А ну-ка, ты… выходи! – вытащил он одного урку из толпы.

Вывел его из палатки, и мы услышали, как заверещал избиваемый жулик. Когда командир привел его назад, все лицо урки было залито кровью. Тяжелый наган командир держал за дуло – бил рукояткой. Так он избил нескольких человек, первых, кто подвернулся ему под руку. Кто-то из них назвал и убийц и место, где закопан был грузин.

Я вспомнил поезд, этап – старый эффективный способ допроса.

После того, как выкопали и унесли невыносимо пахнущий труп, шестеро убийц были уведены охранниками за зону. Больше мы их никогда не видели.

Спустя некоторое время всех их расстреляли, а приговор, как всегда, в назиданиие прочли вслух обитателям изолятора.

III

В палатке сумрачно. Жулье играет в карты. Слышны храп и стоны. Поздний вечер.

– Ребята, еще один помер!

Кого-то волокут за ноги и выбрасывают из палатки.

Никита Иванович с иголкой в руках латает старую гимнастерку. Я лежу рядом с ним с открытыми глазами и облизываю сухие, потрескавшиеся губы. Страшно хочется есть. Я стараюсь не думать о еде и бессмысленно считаю вслух:

– 32, 33, 34, 35, 36…

Перед глазами вдруг появляется огромная буханка черного хлеба. Я радостно вскрикиваю и привстаю.

– Хлеб!.. Хлеб!

– Ты чего это? – удивляется старик, пристально вглядываясь в мое лицо.

Я растерянно оглядываюсь по сторонам.

– Никита Иваныч, я, кажется, с ума схожу… Вот тут… вот тут я сейчас видел хлеб… Честное слово!

– Это, брат, тебе померещилось… Нехорошо.

Он качает головой и снова принимается за работу. Я опрокидываюсь навзничь и пробую собраться с мыслями. Да, я, наверное, схожу с ума! Боже, какая это пытка – голод! Со злобой вспоминаю Достоевского: задумал напугать мир «Мертвым домом»! Русская каторга 100 лет тому назад… арестанты выходят из острога на работу… у ворот острога их встречает вольный люд – мужики, бабы… суетливо суют в руки арестантов белые булки, калачи, яйца… на Рождество у арестантов на столе гусь… Гусь!.. Гусь!..

Я сжимаю голову руками и закусываю собственное плечо. Гусь!.. Жареный гусь! И только всего 100 лет тому назад!

Справа от меня лежит бывший инженер из Астрахани – Суслов. Он совсем распух от голода.

– Слушайте… слушайте, – хрипит он. – Давайте попробуем сварить мои ботинки… они из кожи…

– Оставьте меня в покое! – огрызаюсь я. – Идите к чёрту с вашими ботинками!

Подымается чья-то лохматая голова и вяло замечает:

– Это искусственная кожа, керза… там больше резины, чем кожи. Нельзя варить.

– А-а-а! – дико вскрикивает Суслов и пытается подняться, но слабые руки подламываются. – Я есть хочу! Я есть хочу!

– Замолчи! Замолчи, сволочь! – кричит шофер Панин, маленький лысый человечек. – Изобью!

Панин подходит к Суслову и долго бьет его кулаком по опухшему, давно небритому лицу.

Я снова принимаюсь бессмысленно считать:

– 1, 2, 3, 4, 5, 6…

Из угла в угол, как маятник, ходит по палатке жулик Колька Сом, высокий, бледный, чуть седеющий, с горбинкой на хрящеватом носу. Иногда он останавливается, хищно всматривается в кого-нибудь, ухмыляется и снова начинает ходить, бодро и солидно. Он был глава жулья в нашей палатке. Боялись его не только политические арестанты, но и урки. Слово его – закон. Непокорных он нещадно избивает. Однажды ночью он задушил подушкой мелкого урку, стащившего у кого-то из жулья хлеб, – об этом рассказывали шепотом.

Прогуливаясь, он останавливается возле Никиты Иваныча, долго смотрит на него и негромко осведомляется:

– Шьешь, старичок?

– Шью… – спокойно отвечает Никита Иванович.

– А мне вот скучно, – докладывает Сом.

– Так ты займись чем-нибудь… – советует старик.

– Нечем, папаша. Работать не умею и не люблю. Воровать не у кого… Разве убить кого?

– И это дело…

– Тебя, что ль? – усмехнулся Сом.

– Можно и меня… – также спокойно ответил старик. – Пожалуй, убей. Одним грешником меньше будет.

Сом присел на корточки и весело заглянул старику в лицо, доставая из кармана замусоленную колоду карт.

– Или знаешь что: давай на твою бороду в карты сыграем. Я проиграю – рубль тебе дам. Ты проиграешь – не взыщи: отрежу бороду по самые уши. Как? А?

– Пошел, пошел! – рассердился старик, но вдруг положил на колени шитье, подумал и, хитро прищурившись, спросил:

– Сом, ты сказки любишь?

– Уж и до чего люблю! – оживился Сом. – А ты что – сказочник?