Тайна

В школе Таина сидела одна, почти затерявшись среди прочих подростков. Ее не заботили ни одежда, ни косметика, ни популярность. Подобно своей матери, она улыбалась, когда кто-нибудь улыбался ей, но не отвечала, словно именно улыбка ее говорила: «Таина тебе не враг, но в дружбе твоей не нуждается». Таина нравилась мальчикам, они влюблялись в нее, но быстро теряли интерес, потому что Таина смотрела или в стенку, или в никуда, словно человека, заговорившего с ней, не существует вовсе. Мальчики считали ее высокомерной. Знала ли она, что красива? Трудно понять, красив ты или нет. Я спрашивал себя, чего еще Таина не знает. Может быть, она не знает, что ее голос – это дар? Я слышал, что Таина красиво поет. Что школьный хор держится на ней. Что когда она запевает соло, всех пробирает дрожь. Ее голос был самой сутью музыки. Он начинался жалобным, словно младенческим, плачем. Потом приходило рыдание, голос менялся, он просачивался тебе под кожу и, как поток воды, смывал твою боль. Когда она поет, говорила мисс Кэхилл, учительница физики, видишь тех, кого любишь, и тех, кто любит тебя. Люди чувствуют своих возлюбленных, обоняют их. По ее словам, голос Таины пропитывает одежду и держится неделями, сколько ни стирай свои вещи, сколько мыла ни изводи. Ее голос впитывался в каждый волосок на голове слушателя; и волосы по многу дней пахли ее пением, словно сигаретным дымом. Одна чернокожая девушка в тот день заплакала и сказала Таине: «Ты воспламенила все вокруг. Ты пела, словно в церкви». Вот что говорили про пение Таины. И вот чего я хотел. Я хотел услышать этот звук, этот голос, хотел услышать любовь. Звук, которого люди ждут всю свою жизнь. Я хотел увидеть того, кто любит меня. Но все пошло прахом. Таина как-то пришла на урок биологии – я тоже там был, – но не пела. Она произнесла одно-единственное слово: «голубь». Слово прозвучало жестко, словно ее язык не знал сладостей, а выговор сочился испанским, будто Таина всего несколько дней как прибыла в Соединенные Штаты.

Стыд.

Говорили, что именно bochorno[5] заставил Таину и ее мать вести себя по-монашески, проводя жизнь взаперти, словно на них наложили епитимью. Говорили: какой позор, весь квартал знает, из-за чего Таина перестала петь. Тот самый позор, с которым две эти одиноко живущие женщины боялись встретиться лицом к лицу и потому закрывали дверь перед всеми и перед всем. Говорили, что донья Флорес оказалась отвратительной матерью. Говорили, что донье Флорес надо было думать головой. Что еще когда Таина Флорес была ребенком, всем, у кого есть дети, делалось ясно: она вырастет красавицей и начнутся проблемы. А когда глаза Таины стали искриться, как озера в Центральном парке, и груди ее перестали быть тем, над чем мальчишки смеются, и стали тем, что они жаждут сжимать в темноте, – тогда ожидаемая катастрофа и произошла. Красивую девушку вроде Таины следует держать под замком, к тому же донья Флорес не понаслышке знает о мужчинах, что подстерегают одиноко гуляющих девушек в пустых лифтах.

Произошла, по всеобщему заключению, трагедия. Школа направила психологов в квартиру 2Б в доме номер 514 на углу 100-й Восточной улицы и Первой авеню. Донья Флорес не открыла им дверь. Несколько раз приходили из уголовного розыска, желая добиться заявления о преступлении. Донья Флорес не открыла дверь. К ней стучались соцработники. Донья Флорес не открыла дверь. Вскоре нежелательные визиты прекратились, и донья Флорес забрала Таину из школы. В личное дело Таины не лег ни один документ. Ее забрали даже не под предлогом перевода на домашнее обучение. Таина в один прекрасный день просто перестала посещать школу.

Теперь на улицах появлялась только донья Флорес: она или тащила продукты, или направлялась в «Чек-О-Мейт» обналичивать социалку. Сплетни утратили свежесть, Испанский Гарлем нашел новый предмет для пересудов. Все стали относиться к двум женщинам так, как им того хотелось: их оставили в покое.

Единственным человеком, которому донья Флорес на моих глазах открывала дверь, был один очень-очень высокий старик. Росту в нем было около семи футов, и он носил блестящую черную накидку на красной подкладке, какие когда-то носили медсестры. Большерукий, старый… Думаю, ему было под семьдесят, но глаза у него иногда вспыхивали, как светляки. В нашем квартале его прозвали Вехиганте, как долговязого пуэрто-риканского дьявола, но никто о нем ничего не знал. Вехиганте просто в один прекрасный день появился в Испанском Гарлеме из ниоткуда, словно он долгие годы пролежал в ящике стола. В первый раз его заметили за год до случая с Таиной, на параде в честь Дня Пуэрто-Рико, в костюме vejigante, а вскоре он и поселился в Эль Баррио[6]. Подобно Таине и ее матери, он ни с кем не общался и выбирался на улицу только по ночам.