Тайна

Теперь предстояло решить бытовые проблемы – а их было не мало: прикупить хоть какую-то мебель, покрасить дверь и рамы – они совсем пришли в негодность и вид имели неприличный, помыть окна и полы – маленькому ребенку в такой грязи и беспорядке жить невозможно. Но все эти хлопоты отошли на второй план и уступили место безостановочно зудящей в мозгу мысли об этой более чем странной истории болезни. Серафима Ивановича трясло, словно он целый день провел в дороге. Автобусы уже не ходили, и он пошел пешком. Еле-еле разыскав свой дом, дорогу к которому он все никак не мог вспомнить, вошел в квартиру и, даже не обратив внимания на обстановку, лег на какую-то горизонтальную поверхность, которая при ближайшем рассмотрении оказалась старым продавленным диваном, и закрыл глаза.

«Так не бывает. Так просто не может быть…» – твердил он себе как заведенный, но, тем не менее, факт был очевидным: так было, и было наяву.

Он не спал почти всю ночь, мучимый сомнениями и угрызениями совести. Под утро забылся в зыбком тревожном мороке, но рано утром вскочил, будто не спал вовсе, лихорадочно оделся и бросился в клинику.

Для начала он решил поговорить с заместителем, словно боясь, что все, что написано в истории пациентки, окажется правдой. С трудом дождавшись начала рабочего дня, он вызвал Тихона Алексеевича к себе.

– У меня к вам несколько вопросов по текущим больным…

Они обсудили несколько довольно запутанных случаев, и Серафим Иванович, сдерживая нетерпение, взял очередную папку.

– А вот эта Акимова? – Он небрежно, стараясь ничем не выдать своей заинтересованности, постучал пальцем по папке, которую вчера всю изучил до последней буквы, перечитывая вдоль и поперек.

– Да, сложный случай… Очень тяжелая больная – шизофрения, психоз, кататонический ступор – абсолютное отключение от всего земного. Она уже несколько лет вообще не реагирует ни на что. Ни с кем не вступает в контакты, просто лежит на койке, уставившись в одну точку. Классический реактив, так сказать. Ничего, впрочем, интересного – ординарная ситуация. Ну, в рамках нашей профессии, разумеется…

– А каков анамнез?

– На самом деле никто не знает как следует. До того как поступить к нам, она наблюдалась в спецклинике у Астахова Игоря Петровича… – Волынский кивнул, чуть поморщившись, – а оттуда, сами знаете, много сведений не дают. Сплошные загадки… Наша наука ведь самая загадочная. У нее врожденное расстройство психики. С детства жаловалась на видения, галлюцинации. Подозревали аутизм. В общем, весь букет… Причины могут быть какие угодно, сами понимаете – органические, соматогенные, психогенные, интоксикационные, абстинентные…

– Хорошо, хорошо… Это понятно, – замахал руками Серафим Иванович, – а как ее лечили?

– Лечили, конечно… Если честно, как именно, не знаю, – уклончиво ответил он. – Астахов нам таких сведений не дал. Правда, в нашем подвале хранится их архив, ящики опечатанные. Возможно, там есть сведения и об Акимовой… Собственно, она к нам в таком состоянии и была доставлена. Одно время, насколько я помню, у нее случались припадки – она билась головой о стену. Тогда ее успокаивали аминазином. Могла себя повредить, ну и других, сами понимаете. Да вы посмотрите, все в карточке написано.

– Сколько времени она тут? Есть какие-либо изменения в ее состоянии?

– Да уже лет пять… С того момента принципиально ничего не меняется, только хуже стало. Очень глубокое расстройство – практически там уже нет личности, человека. По сути, это овощ. Ей ведь тридцати еще нет. А выглядит как старуха. А почему вы именно ею так интересуетесь? – с любопытством спросил Тихон Алексеевич. – Если не секрет?

– Случай уж больно интересный… Такая молодая еще, странно…

Заместитель с каким-то непонятным выражением посмотрел на него, вздохнул и со значением произнес:

– Видели бы вы эту молодую. Говорю же – страшнее ведьмы. Я не преувеличиваю.

– Ну, хорошо. А вот этот Тепляков? Каково его состояние на данный момент?

Они перешли к другим пациентам. Серафим Петрович для виду задал еще несколько вопросов о разных больных, еле выслушивая ответы и едва сдерживаясь, чтобы не вытолкать заместителя. Ему нужно было остаться наедине со своими мыслями. Наконец, Тихон Алексеевич ушел.

Встреча

Волынский долго сидел, уставившись в одну точку. Потом помассировал виски пальцами.

«Ты не виноват в том, что они с ней сделали. Ты не можешь ничего изменить в этом мерзком и уродливом мире – или уйти из жизни, или остаться, другого не дано. И первое – это слабость. Но если выбрать второе, то тогда нужно, сколько есть сил, исправлять то, что случилось не по твоей вине…»

Лицо его исказила гримаса страдания. Потом он поднялся и, пролистав страницы ее дела, вышел из кабинета и прошел в палату, где лежала Акимова.