Тайна

«Я ведь настоящая тень из прошлого – а не должно прошлое с настоящим смешиваться… Нехорошо это, – подумала она. – Приду, ему будет и стыдно, и неудобно. А все же не прогонит меня из жалости. А зачем это? К тому же в кого я превратилась? Я же видела, как поморщилась эта женщина. Она и не представляет, какие у нас с Петей могут быть общие дела. Я буду только мешать обоим, Пете и Оле. Им будет неудобно отказать мне, но они уже привыкли жить без меня. Фима посадил меня на поезд, а я, дура, взяла и поехала. Ведь я самая настоящая страшная старуха, баба-яга. Петр – нормальный, здоровый мужчина. У него наверняка есть другая женщина, за столько лет-то… А Фима просто не рассказал мне этого, утаил, не хотел расстраивать. А может, и сам не знал… Он же это своим долгом считал – вернуть мне семью…»

Она шла медленно и неуверенно, готовая в любой момент повернуть и броситься назад, на станцию, сесть в поезд, выйти где-нибудь и нырнуть с головой в первую попавшуюся бурную реку там, где быстрое течение тут же унесет ее тело.

Наконец, Ольга все же подошла к аккуратно сработанной калитке, за которой виднелся пышный сад.

Зрение ее уже подводило, и она не заметила, как в глубине огорода девушка, пропалывавшая грядки, вдруг замерла и медленно выпрямилась.

Что-то в фигуре странницы показалась ей смутно знакомым, но что именно, понять она не могла, как и причины своей невесть откуда взявшейся тревоги.

– Папа? – тихо позвала она отца.

Петр, чинивший скамейку, посмотрел в сторону калитки. Сердце его ухнуло и провалилось. Найда вскочила, помахивая хвостом, и залаяла.

А девочка уже все поняла, она выпрямилась и со всех ног бросилась к седой женщине.

– Мама!..

Ольга обняла ее и тихо, как молитву, прошептала:

– Олюшка, доченька…

Дальнейшего она уже не видела и не ощущала. То ли не предназначалось это знание для ее души, то ли провидение решило пожалеть ее и сочло, что ноша будет слишком тяжелой…

Не зря говорят в народе: многие знания – многие печали…

Холодные руки

Что можно сказать, глядя на руки человека? И очень мало, и довольно много – все зависит от того, как посмотреть. Кто-то разглядит и мозоли, и шрамы, оценит гибкость пальцев, их узловатость, и сделает из всего этого свои выводы… Можно даже определить, курит человек или нет, и есть ли у него болезни суставов…

Внимательный наблюдатель, который увидел бы руки этого человека, решил бы, что обладатель их – сильный мужчина, решительный, не знающий сомнения и страха, правда, иногда несколько суетливый.

А если бы на его ладони взглянул хиромант… Ну да не будем об этом, это значило бы копаться в механике судьбы слишком дотошно.

У этого человека на коленях покоился портфель – обычный советский портфель из коричневого кожзаменителя. Руки его аккуратно открыли замок, пошарили в глубине портфеля и достали объемистую папку. На ее обложке виднелся зловещий гриф: «Совершенно секретно». Папка была торопливо передана другому человеку, начальственно восседающему за столом.

Этот был совсем иной масти – с пухлыми, слабыми пальцами, явно привыкшими к кабинетной работе. Руки его, даже на вид холодные, никогда не знали ни молотка, ни лопаты, ни рукоятей станка. Он несколько брезгливо пощелкал пальцами в воздухе и перевернул первую страницу.

Фотография еще молодой Ольги Акимовой с наивным, немного обиженным прямым взглядом. Он положил ее на край стола, и легкий ветерок, потянувший в открытую форточку, смахнул ее на пол. Она медленно спланировала на красный ковер. Хозяин кабинета недовольно вздохнул и спросил бесцветным «кабинетным» голосом:

– Ну что, Виталий Сергеевич, испортилась погодка-то?

– Сентябрь уже…

– Дочка в школу пошла?

– Пойти-то пошла… Только вот плачет все, не хочет ходить. Не привыкла еще…

– Дети всегда так… Привыкнет…

Помолчали.

– Эта та самая Акимова. Я вам докладывал. Живет на Дальнем Востоке. Что она может сейчас, не знаю, но раньше просто чудеса творила, – нарушил молчание первый.

– Я подумаю, – бесцветно ответили ему.

Он встал, щелкнул замком портфеля, почтительно склонил голову и вышел.