Тайна академика Фёдорова

Свою догадку о взглядах Аполлона Николаевича Фёдоров строил не только на основе знания характера и стиля действий Леонтьева, но и разглядев реакцию того на сам факт появления на его рабочем столе совершенно готовой статьи и актов экспертизы на неё. Тем не менее, статью он завизировал, и работа ушла в центральную научную печать. Ошибкой же Фёдорова было то, что он и в дальнейшем поступал так же, ни разу не взяв в соавторы непричастного к его работам Аполлошу (так звали деспотичного профес­сора за глаза). Лишь многие месяцы спустя, выяснилось, что статьи было принято приносить Аполлоше не в готовом, а в "сыром" виде – без авторов, подписей и, уж конечно, без актов экспертизы! Как черновик. Да, непонимание, вернее – непринятие, Фёдоровым стиля работы Леонтьева во многом ему навредило, приведя, в конечном итоге, к тому, что он попал под сокращение штатов.

Весной восемьдесят второго Фёдоров, ожидая при­ёма у Леонтьева прямо под дверью его кабинета, случайно услышал разговор, состоявшийся между ним и Михайловой. Разговор шёл о нём самом. Михайлова, как выяснилось, напросилась на приём именно с целью его защиты и в попытках побудить Леонтьева пропустить к защите давно уже готовую диссертацию своего научного сотрудника. А как пропустить к защите, если Леонтьев, как выяснилось, обманул и даже не включил готовую работу в инсти­тутский план предстоящих исследований?! Из той нечаянно подслушанной беседы Фёдоров узнал, что при всей откровенной грубости и склонности к не всегда цензурной брани Леонтьев прекрасно знает ему цену, отдаёт должное новизне подходов и решений, предлагавшихся Фёдоровым, его преданности науке, объективности и работоспособности. Алексей Витальевич слышал, как Михайлова просила:

-          Продвиньте, пожалуйста, его к защите, Аполлон Нико­лаевич! Я вас прошу! Ведь всем же лучше будет – и он успокоится, и институту польза! Ведь Фёдоров – спо­собный учёный!

-          Я знаю, что делаю, Евгения Дмитриевна! Нет и нет! А он не просто "способный", а талантливый! Ты посмотри, как он пишет! Мне после него и слово вставить некуда! При этом он легко пишет! После его анализа зацепиться не за что, всё обсосёт! Так что можешь не рассказывать, без тебя всё вижу и знаю! Но ты понимаешь слово "нет"? Или, может, это тебя Фёдоров просил поговорить?

-          Что вы, Аполлон Николаевич! Это я сама. Мучается же человек, а для института это…

-          Что ты заладила "для института", "для института"! Тебе сказано – НЕТ! Всё! Пока! Пусть научится себя вести!

Фёдоров решил, что ему лучше исчезнуть. Удаляясь от кабинета по короткому, ярко освещённому солнцем коридору кафедры патологической физиологии, Фёдоров ещё слышал обрывки громких фраз своего жестокого "научного консультанта" – и о том, что он "лезет в чужие вопросы", "всё подвергает сомнению" и что "проявляет излишнюю инициативу". Да, вообще, лучше без предварительной догово­рённости здесь не появляться! Именно такой совершенно ненормальный порядок приёма сотрудников по записи был установлен Аполлошей! Алексей Витальевич понимал и то, что этот диктатор имел в виду, когда говорил "пусть научится себя вести". Речь здесь шла вовсе не о поведении в нормаль­ном значении этого слова!

Сейчас он мог бы с лёгкостью переломить ситуацию и преодолеть сложившийся нездоровый и ненормальный стиль взаимоотношений со строптивым, склонным к 228 диктаторству Аполлоном Николаевичем. Вопрос был в том, следует это делать или не следует. Если, как он надеялся, Шебуршин пойдёт на сотрудничество, то вскоре окажется необходимым постоянное присутствие в Москве. Тогда изгнание его Аполлошей из института "по сокращению штатов" будет играть на руку делу. В противном случае нужно сделать всё, чтобы избежать тех горьких разочарований и неимоверных трудностей, которые выпали на его долю в своё время в иной реальности. Был ещё один вариант – затяжной и крайне нежелательный. Если Леонид Иванович начнёт его разработку и проверку, то резкое, ничем внешне не мотивиро­ванное изменение стиля жизни и предельная рационализация алгоритма действий Фёдорова могут быть расценены начальником ПГУ в качестве косвенного подтверждения тех необычных сведений, которые Алексей Витальевич ему записал на двух листах бумаги. Выходило, что сокращения всё же следовало избежать.

Дома Алексей Витальевич поставил на стол свою древнюю "Мерседес" – купленную с рук за пятьдесят рублей пишущую машинку, сделанную ещё до войны. Вставил два чистых листа бумаги, переложив их копиркой, и задумался, вспоминая в деталях свою встречу с генералом. Возникло острое чувство неудовлетворённости собой, своими действиями: сейчас он бы многое сделал иначе, с большей пользой для своей цели. Теперь он обдумывал, как лучше, с учётом сделанных им в Москве ошибок, подать материал – "информацию к размышлению", и какую именно.

В качестве первой порции такой информации он решил дать сведения, почерпнутые у Кара-Мурзы. Кроме прочего, это давало надежду рассчитывать на то, что Сергея